Но в конце месяца зарева[25] в его хоромы поздно ночью ворвался черный гонец[26]. Одежда его была покрыта запекшейся кровью, а левая рука от самого плеча и до локтя была неумело замотана какой-то грубой серой тряпицей и плетью свисала вниз. Едва войдя в княжий терем и увидев вышедшего молодого Ингваря, гонец рухнул на половик, успев прошептать лишь два слова: «Беда, княже».
Более внятные сведения удалось получить от раненого дружинника лишь ближе к утру, когда он, периодически впадая в беспамятство от неимоверной усталости, поведал потрясенному Ингварю о том, что случилось на княжеском съезде близ села Исады в Перунов день.
Правда, в самом шатре, где пировали князья, воина не было, а потому, что именно там стряслось, он пояснить не мог. Зато как напали на них люди из боярских дружин князя Константина — видел воочию. Бились недолго, уж очень неожиданно и врасплох их захватили, но вислоусый старый Пожар, ходивший у Ингваря Игоревича в сотниках, успел повелеть ему и еще троим скакать в Зарайск и Переяславль Рязанский, дабы упредить домочадцев князя о случившемся, а сам с остатками дружины решил пробиваться к шатру, где находился Ингварь Игоревич с остальными князьями.
Что именно произошло с отцом молодого князя, равно как и с его боярами, дружинник не ведал, однако когда уже забирался на коня, то почудилось ему, что услышал он голос Ингваря Игоревича, и слово «предатель», выкрикнутое им, гонец запомнил накрепко. И хоть кому оно было адресовано — тоже неведомо, но, учитывая, что подлое нападение было организовано людьми бояр князя Константина, особо гадать не приходилось.
Первая мысль Ингваря — куда только подевалась недавняя степенность — немедля скакать к батюшке на помощь. Хорошо, что удержали старшие дружинники. И впрямь, сейчас это не имело смысла — коль жив, так сам, наверное, поспешает в свой град, а коли нет, чем тут поможешь? Следовательно, и ему самому тоже необходимо в Переяславль Рязанский.
Во-первых, дождаться возвращения отца или, на худой конец, выяснить, что с ним стряслось, а во-вторых — причем не дожидаясь возвращения, а сразу — предстояло начинать срочно готовить к обороне сам город. Ну и, в-третьих, — ободрить мать, Всеславу Мстиславну, а коль понадобится, то и утешить в горе. Опять же и братья меньшие там остались. Давид с Романом совсем большие, одному пятнадцать годков, другому четырнадцать. Глеб поменьше — ему этой осенью лишь десять минет, а Олегу и вовсе едва пятый пошел. И если что — хотя от мысли, что батюшка погиб, Ингварь и открещивался, но она все чаще и чаще приходила на ум, — то получалось, что удельный князь Зарайска в одночасье должен взвалить на свои плечи все огромное хозяйство отца.