Затем остановился, поднял с пола записи и чертежи и швырнул их в канаву. Выше, уже в горах, я избавился от шасси кресла, сбросив его вниз, в сухое русло реки, – оно весело загрохотало по камням.
Около трех часов утра я подъехал к придорожному мотелю, недалеко от поворота к лагерю. Там я снял домик за бешеные деньги – Пит чуть не испортил все дело, поминутно высовывая голову из окна машины и вставляя замечания в наш разговор с хозяином.
– Когда приходит сюда утренняя почта из Лос-Анджелеса? – спросил я хозяина.
– Вертолет прилетает в семь тридцать, и ни минутой позже.
– Прекрасно. Разбудите меня в семь, ладно?
– Мистер, если вы сможете проспать здесь до семи, я вам завидую. Но ваш заказ запишу.
К восьми мы с Питом уже позавтракали, а я побрился и принял душ. Я осмотрел Пита при дневном свете и пришел к заключению, что он вышел из боя целым и невредимым, не считая одной-двух царапин. Мы выписались, и я свернул на частную дорогу к лагерю. Передо мной туда же свернул военный грузовичок с почтой – я решил, что это добрый знак и сегодня мне должно повезти.
Никогда в жизни я не видел столько маленьких девочек сразу. Они резвились, как котята, и были неотличимы друг от друга в зеленой скаутской форме. Большинство из них застенчиво поглядывали издалека, а те, что были поближе, во все глаза смотрели на Пита. Я подошел к домику с надписью «Штаб», где меня встретила еще одна скаутка в форме, но уже далеко не девочка.
Она ко мне отнеслась с естественной подозрительностью: незнакомый мужчина, спрашивавший разрешение посетить маленьких девочек, которые вот-вот превратятся в девушек, всегда подозрителен. Я объяснил ей, что я – Д. Б. Дэвис, дядя одной из них, и мне надо сообщить кое-что, касающееся семьи моей племянницы. Она заявила, что посещать детей могут только родители, все остальные допускаются в лагерь только в их сопровождении и, уж во всяком случае, не с утра пораньше, а только с четырех часов.
– Мне необязательно разговаривать с Фредерикой. Я должен лишь передать ей кое-что. И срочно, очень срочно.
– В таком случае напишите записку, а я передам ей, как только закончатся занятия по ритмике.
Я расстроился и постарался, чтобы она это заметила.
– Мне не хотелось бы писать записку. Для нее будет лучше, если передать все на словах.
– У вас в семье кто-то умер?
– Не совсем. Семейные неурядицы. Извините, но я не вправе говорить с кем-либо об этом. Речь идет о ее матери.
Она все еще колебалась. Но тут в беседу вступил Пит. Я держал его на согнутой левой руке, а правой придерживал за грудь: не хотелось оставлять его в машине, да и Рикки, я знал, будет не прочь увидеть его. Он терпел, пока я нес его сюда, а теперь ему захотелось размяться.