— А мне?
— Тебе даст, потому как оно у тебя первое будет. Но только если ты сам ее взять захочешь. Но ты ж ему не веришь, стало быть — помощь отвергаешь. А он не любит, когда ему не верят.
— Да какая еще вера-то?!
— Поберегись, — в очередной раз пронесся над полянкой юношеский голос Радомира. Молодой волхв продолжал бороться с деревом, не прекращая своих отчаянных попыток. Почти тут же послышалось приглушенное всхлипывание, и вновь раздалось упрямое:
— Поберегись!
Константин на секунду представил себе, как Радомир упорно давит своими ладошками на неподатливый ствол, пытаясь свалить лесного великана, как по его щекам от осознания собственной беспомощности текут слезы, но, невзирая на них, он все равно борется, не сдается, веря, что сможет, должен смочь, и зло повернулся к дереву.
«Ну, гад, ты у меня попляшешь», — пробурчал он, с разбегу упираясь в толстую шершавую кору.
Великан в ответ нехотя крякнул, а Константин поднажал еще больше, потому что сил слушать, как Радомир сквозь всхлипывания вновь и вновь кричит свое жалкое: «Поберегись!», у него не было.
И вдруг что-то еле ощутимо сдвинулось под его руками, а к отчаянной ярости неожиданно прибавилась уверенность в том, что и ему удастся совершить невозможное.
— Давай! — ободрил его голос Маньяка, доносившийся до Константина откуда-то из далекого далека, а он все упирался в землю, неистово давя на великана, кренящегося в сторону поляны.
За усилившимся треском извлекаемых из земли корневищ, звонко лопавшихся один за другим, как перетянутые басовые струны некоего огромного контрабаса, Константин даже не услышал такой же натужный треск, раздавшийся на другом конце поляны. Через несколько секунд оба дерева, разом наклонившись, будто приветствуя друг друга в учтивом поклоне, рухнули навстречу друг другу, скрестившись в воздухе да так и застыв под углом к земле, не желая разомкнуть руки-ветви.
Ведьмак удивленно присвистнул и, задрав голову, принялся разглядывать слегка подрагивающую гигантскую арку.
— Это что ж получается, — бормотал он себе под нос, совершая обход дубовой пирамиды.
Радомир, появившийся из темноты, был удивлен творением своих рук еще больше.
— Как же нам теперь быть-то, дядька Маньяк? Их же теперь четыре стало. Негоже как-то.
Ведьмак, скинув с головы неизменную войлочную круглую шапочку, неторопливо вытер пот с лысины и повернулся к Константину.
— Как-то оно у тебя все не в свое время выходит, — заметил он с упреком.
— Может, потому что я и живу не в свое время? — слетел сам собой ответ с языка Кости.
— Тогда конечно, — миролюбиво согласился Маньяк. — Однако вот какая незадача получается. То, что их четыре вместо трех, — это не столь важно. Напротив, если Перун нам подсобил, значит, решил особо уважить. Но тело Всеведа непременно на самом верху возложить надобно. А возносить его на погребальный костер должон ты.