— У него обморок, княже, — пояснил склонившийся над ним лекарь, которого Константин предусмотрительно прихватил с собой, памятуя, что мальчишка чересчур впечатлителен. — Напрасно ты ему такое зрелище устроил, — слегка упрекнул он рязанского князя.
— Напрасно, Мойша, я никогда не поступаю, — возразил Константин. — Ты мне лучше сделай так, чтобы он взбодрился и непременно был у меня за вечерней трапезой.
Разговор, который Константин затеял сразу после ужина, впрямую касался виселицы.
— По глазам вижу, что ты осуждаешь меня, считаешь жестоким, — начал он. — А как быть иначе? Раз ко мне с мечом непрошеный гость пришел, значит, он должен получить по заслугам. К тому же одному из них — фон Хеймбургу — я и жизнь оставил, и даже выкупа с него не взял. Так и отпустил в Трансильванию, чтобы он всех своих предупредил — на Русь им ходу нет. Жаль, конечно, что ты такой хлипкий, — посетовал он. — Выходит, ты и завтра со мной на охоту поехать не сможешь, — и пояснил: — Дорога-то из верхнего замка одна, через площадь, а там висельники.
— Так они до завтра там висеть будут? — осведомился Коломан.
— Ну, зачем же до завтра. Снимут их нынче, но пустовать она все равно не будет. Крестоносцы кончились, зато твои вои остались. Их у меня побольше будет — десятков пять точно наберется.
— Мой отец мог бы дать за них выкуп, — мрачно предложил Коломан.
— Да какой с врага может быть выкуп, — усмехнулся Константин. — Сегодня ты у него серебро взял, а завтра он, сокрушаясь о нем, обязательно снова с мечом в руке придет. Хорошо, если я вновь его побью, а коли нет? А он ведь не просто мое добро пограбит. Он же моих людей начнет убивать почем зря.
— Они могли бы дать рыцарское слово, что никогда не придут с враждой в твои земли, — горячо произнес королевич. — Я сам могу за них поручиться, если тебе будет недостаточно их слова.
— Понятно, — кивнул головой рязанский князь. — Я до этого часа еще сомневался, а теперь точно убедился. — Он вздохнул и неожиданно спросил: — Читать, небось, любишь?
— Люблю, — потупился Коломан.
Ему почему-то стало немного стыдно за это, будто он сознался в каком-то нехорошем постыдном деянии. Парнишке невольно вспомнился отец. Наверное, потому, что рязанский князь говорил с Коломаном примерно таким же тоном — чуть жалостливым и слегка снисходительным. Но отец, к тому же король, имел право на такой тон, а этот…
Венгерский принц поднял голову и с вызовом повторил:
— Люблю!
— Ну и правильно. А что — дело хорошее, — вдруг отступил назад Константин.
Странное дело, то ли он так глубоко спрятал свои истинные чувства, то ли и впрямь произнес это искренне, совершенно не думая издеваться над своим пленником.