После обеда Базиль сопроводил Кудеяра обратно в палату № 18 и оставил его там. Кудеяр без всякого энтузиазма вернулся к выполнению своих обязанностей, прикасаясь к каждому из пациентов по очереди наконечником инжектора, впрыскивавшего через кожу в кровеносную систему дозу витаминов и стимулянтов.
Кудеяр остановился и взглянул на параллельные ряды коек. Перед ним лежали тридцать шесть человек, объединенных только одной общей чертой: отсутствием подъема кривой на графике жизни. Причина их психоза была общеизвестна. И здесь, в этой палате, им предстояло провести остаток своих дней до тех пор, пока их не увезут в черном лимузине с затемненными стеклами.
Он прошелся по центральному проходу, задерживаясь, чтобы рассмотреть то одно, то другое лицо. У каждой койки он спрашивал себя: «Какой стимул, какую терапию я мог бы применить?»
Кудеяр подошел к лежавшему с закрытыми глазами тощему человеку, выглядевшему безвольным и слабым. На табличке были указаны имя пациента, Олаф Геремпский, и его фила — дебютант. На той же табличке содержались еще какие-то, непонятные Кудеяру пометки с кодами.
Прикоснувшись к щеке пациента, Кудеяр тихо позвал: «Олаф! Олаф, проснись! Ты в полном порядке, Олаф, ты здоров. Ты можешь вернуться домой».
Кудеяр внимательно наблюдал за лицом Олафа Геремпского — лицо это, осунувшееся и заостренное, как мордочка белой крысы, не шелохнулось. По-видимому, осторожные заверения в благополучии не производили никакого эффекта.
«Олаф Геремпский! — строго сказал Кудеяр. — Линия твоей жизни достигла филы аспирантов. Поздравляю, Олаф Геремпский! Ты уже аспирант!»
Лицо кататоника оставалось неподвижным, даже глаза его не двигались. Но Кудеяру показалось, что где-то под маской бесконечной скорби затеплилась какая-то толика сознания. «Олаф Геремпский, аспирант! Олаф Геремпский, аспирант! — повторял Кудеяр звенящим голосом, которым он зазывал прохожих из будки перед Дворцом Жизни. — Олаф Геремпский, ты достиг филы аспирантов. Олаф Геремпский, ты уже аспирант!» Но едва уловимый намек на оживление опять утонул в бездне безразличия.
Кудеяр отступил на шаг и нахмурился, после чего наклонился к уху Олафа.
«Жизнь! — прошептал он. — Жизнь! Жизнь! Вечная жизнь!»
Лицо Олафа оставалось скорбно-неподвижным. Но откуда-то, каким-то образом, Кудеяру передалось ощущение невыразимого сожаления — печали, подобной пламени гаснущего заката. Этот проблеск сознания постепенно растворился и пропал. Кудеяр наклонился еще ближе, к самому уху пациента, и поджал губы.
«Смерть! — глухо произнес он. — Смерть! Смерть! Смерть!»