Я поздоровалась и протянула ему букет цветов; медсестра проверила скорость вливания капельницы и ушла искать вазу под цветы.
— Что ты натворил, Штеффен, — проговорила я.
Он туповато смотрел на меня, не узнавая. Потом до него дошло:
— А, это ты, Аня.
Неужто он совсем ничего не соображает? Я сделала еще одну попытку.
— У тебя что-нибудь болит? В голове гудит?
— Дело дрянь.
— Очень сочувствую. Как ты умудрился попасть в такую аварию? — начала я самым безобидным тоном.
— Это еще один допрос? Тебя подослали ко мне ищейки? Надо, чтоб я еще что-то подписал? Может, и ты хочешь взять у меня изо рта мазок ватным тампончиком? — напустился он на меня.
— Полиция вообще ничего не знает про мой визит, — сказала я, и мы оба замолчали.
Атмосфера воцарилась враждебная. К счастью, сиделка принесла безобразную вазу, и я на какое-то время была занята цветами. Мой букет из маргариток, турецких гвоздик и шпорника хотя и был чудесным, но я метала бисер перед свиньями, поскольку он не удостоил их даже взглядом.
Как только медсестра нас снова оставила, он зарычал на меня:
— Ну, давай же, колись! Чего тебе от меня надо?
Похоже, остатки мыслительных способностей у него сохранились. Я спросила, какие к нему применяют реанимационные меры, чем кормят и каковы здешние врачи, поболтала и о каких-то пустяках.
Он меня почти не слушал, а потом внезапно разразился плаксивыми жалобами:
— Мне подсунули какую-то непонятную бумажонку, из которой следует, будто Виктор не мой сын, и утверждают, что я на своей машине нарочно врезался в ограничительный барьер на дороге. Кроме того, они якобы обнаружили в нашей сверкающей чистотой кухне кровь под плитой и посудомойкой. Я не могу в это поверить. Биргит исчезла бесследно, и они наверняка думают, что это я ее убил.
Мне пришлось соврать, потому что до сих пор никто, к счастью, не знал, что я тоже заказывала тест на отцовство.
— Ребенок странным образом не от тебя и не от Гернота, это установила уголовная полиция. У тебя уже есть адвокат? — спросила я.
Штеффен попытался достать с ночного столика носовой платок, но не смог.
— Ты одна во всем виновата, змея ты подколодная! — Он высморкался в пододеяльник. — Уйди с глаз моих, пока я не свернул тебе шею! Глаза бы мои на тебя не глядели!
В гневе он хотел отвернуться от меня к стенке, но трубка, идущая к вене, ему не позволила.
Я вырвала свой букет из вазы, пролив при этом половину воды, и поспешила выбежать из палаты.
До парковки было минут пять ходьбы, в течение которых я пыталась привести в порядок свои мысли. Из головы у меня не выходили последние слова Штеффена: они однозначно содержали обвинение. Его память явно работает в некоторых направлениях, и он, выходит, очень хорошо помнит, что не кто иной, как я, посоветовала ему сделать этот роковой генетический тест.