Где отец твой, Адам (Олди) - страница 4

Через два дня, беря интервью у Казаряна, Кирилл и помыслить не мог, что вскоре выяснится: профессор ошибся. Хочется добавить: "К счастью, ошибся," - но язык не поворачивается. "К сожалению"? Тоже, вроде, мимо... У телепатического проекта "Эмпакома" неожиданно открылось "второе дыхание".

КИРИЛЛ СЫЧ: 1-е сентября, ..18 г., 11:54

...забавно. Тайна за семью печатями: почему я решил вести записи от третьего лица? Игра ума? Или страх оказаться голым "Я" перед толпой? Хотя толпа предполагалась лишь втайне... Но хотелось. Ах, как хотелось: вы видите! это он! автор того самого... Знал бы, во что выльется, - вовсе не начинал бы. Зато теперь мне дарована возможность закончить. Спички и маленький костерок. Что горит, принц? Слова, слова, слова. Представляю лица сотрудников чертова "Эмпакома", когда они поняли, что судьба, повернувшись к ним задницей, вдруг наклонилась, задрала подол и сказала: "Ладно, ребята! Хрен с вами. Пользуйтесь..." Уже позднее набежала куча мала академиков - разъяснили, подтвердили, сделали умный вид. А поначалу крестные отцы ментал-коммуникации чувствовали себя, мягко говоря, скверно. Заставить прогресс прыгнуть выше головы - и увидеть, что твое изобретение способно лишь плодить психов. Швейцарец Бауэр, глава проекта, запил. Кое-где начались митинги протеста: вялые, больше для рекламы митингеров, чем от реального возмущения. Через полгода о неудаче вообще забыли. Пресса переключилась на подавление бунта в Катманду, телевиденье смаковало бурные разводы звезд. И вдруг, громом с ясного неба: эврика! Сперва не поверили. Но когда трезвый, как стеклышко, Бауэр в присутствии своего заклятого друга Казаряна явил "городу и миру" бывших шизофреников, якобы пострадавших от экспериментов... Журналисты стали охотиться за каждым из отставников-реципиентов, как изголодавшийся кроманьонец - за жирным мамонтом. Или за кем он там охотился, этот кроманьонец, если жрать хотел. Оказалось, в башке у братцев-сапиенсов есть такая маленькая штучка... Честь открытия "штучки" принадлежала мятежному профессору Казаряну. Из ревностного сотрудника "Эмпакома" став яростным защитником угнетенных реципиентов, "Горец" все силы бросил на поношение былых соратников и поиск методов лечения для пострадавших. А сил у Вачагана Арсеновича оказалось изрядно, равно как и ума понять в конце концов, что с борьбой пора завязывать. Наблюдение вкупе с реабилитационными процедурами показало: выход рядом. Главное - не мешать. Да, действительно: мозг и впрямь не способен справиться с приемом чужой информации, отягощенной образным и эмоциональным фоном. Поначалу не способен. Как ребенок надорвется, подымая мамочку, - но дитя растет, бегает трусцой, "качает железо", вскоре таская родительницу по квартире за милые веники! И псевдо-шизофрения, расслоение личности, - защитная реакция. Временная броня, дающая мозгу возможность перестроиться, включить программы, дремавшие в нем до изобретения ментальных коммуникаторов, живо прозванных "ментиками". Пройдя стадию "расслоения", отставные реципиенты научились выделять группу узкоспециализированных субличностей, каждая из которых без вредных последствий контачила с донором-передатчиком. С десятком доноров. С сотней. И поговаривали, что предела этому нет. Кстати, по первому, совершенно рефлекторному желанию "хозяина" субличности, имя которым легион, мгновенно интегрировались в общую, базовую. Мозг привыкал, становясь похож на руки пианиста. Время адаптации - полгода. Не годится. Внесли коррективы в технические установки "ментика". Время адаптации сократилось до двух месяцев. Подключили психологов, бросили все силы на разработку программ, позволяющих ускорить запуск "рефлекса Казаряна". Ускорили - месяц. Какой-то далай-лама предложил медитативный тренинг "Древо Бодхи", заявив, что готов способствовать приходу в мир новых архатов. В "Эмпакоме", переименованном в "Ментат Интернешнл", к далай-ламе отнеслись с пониманием. Исследовали, проверили, добавили. Древо Бодхи пустило корни. Зазеленело. Расцвело. Время адаптации - около недели. Говорят, есть шанс сократить еще чуток. Вот она, вторая тетрадка. Я вернулся к записям через шесть лет после интервью у Казаряна. Вернулся другим человеком: помнится, в отличие от деятельного юнца, тогда меня увлекала, будь она неладна, психологичность текста. В ущерб сюжету и прочим интригам. Мои материалы стали излишне длинными - редактора бранились, сокращая. Видимо, здесь я собрался реализовать "новые веяния" без чужого карандаша. Когда я перелистываю страницы, изнутри выпадает огрызок листа для принтера. Кружится бабочкой-капустницей, падает на пол. Поднимаю, вчитываюсь в безликий машинный шрифт: