Переулок, по которому друзья шагали, выглядел уныло и безрадостно – серый металлопласт под ногами, грязновато-белый пластолит стен и ни пятнышка зелени. А сверху нависала хмарь.
С утра тут и вовсе туман стоял – сыро было, зябко, тоска брала.
А Ломов испытывал радость, приподнятость, неясные, но приятные надежды. Единственную тень на происходящее отбрасывала память о Земле.
Родная планета была очень далеко, но они обязательно вернутся! Должны вернуться, а иначе зачем все?
Что, осесть, пустить корни, завести двух жен? И расти, расти, от класса к классу, от ранга к рангу? Нет, это точно не его.
Он никогда не понимал эмигрантов и втихую презирал их. Захотели денег побольше? Виски покрепче и икру позернистей? А как жить среди чужих людей, вкалывать на какого-то босса?
Ломов не мог представить себя в отрыве от своей земли. Проблемы? Да, проблем полно. Покажите ему страну, где этих проблем нет. Швейцария? Так там и людей нет, сплошные швейцары…
Этим людям просто все равно, где жить, лишь бы припеваючи.
Где живут, там и родина. Антон так не мог.
А если твой сын, родившийся там, пойдет служить в морскую пехоту США или в бундесвер, неважно, и ему однажды прикажут перейти российскую границу? И вот он, сын Энтони Ломоффа, станет стрелять в русских солдат? В их матерей, в их девушек?
А Энтони, стало быть, будет его подбадривать? Давай, дескать, сынок, бей русских свиней! Рашен пигс. Руссиш швайне. Так, что ли?
Ломов только головой покачал. Нет, это совершенно несовместимо с его хотениями, с его понятиями. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и надо быть крутым мещанином или либералом (впрочем, это одно и то же), чтобы совместить в себе несовместимое, душу поменять.
Так то на Земле, а здесь… Они не по своей воле оказались за тридевять звезд, и план у Сулимы замечательный. Не слишком четкий, правда, но это пока. Главное в ином – они наконец-то взялись за выполнение своих задумок.
– Доволен? – покосился капитан.
– Есть немного, – признался Ломов. – По-моему, мы пришли.
Пункт комплектования поражал своей величиной – он занимал всего лишь четырехэтажное здание. Окон в нем земляне не заметили, а все стены были покрыты искусно выложенной мозаикой, изображавшей звездолеты, звезды, звездолетчиков…
Потом Антон заметил некую странность: пока он рассматривал сурового космопроходца на левом крыле, изображение на правом слегка изменилось. Присмотревшись, Ломов уловил, как мозаика медленно, очень медленно становилась другой – стартующий корабль чуть приподнялся над поверхностью иной планеты, а рука космонавта, тянувшаяся к забралу гермошлема, подняла-таки его. Девушка, провожавшая корабль, стояла в профиль, а теперь она обернулась лицом.