– Ну, Вилли, – с усилием выговорил отец. Трубка погасла, но он не заметил. – Продолжай.
«Нет уж, – подумал Вилли, – пусть лучше нас с Джимом съедят, но больше чтоб никого. Стоит узнать – и ты в опасности».
Вслух же он сказал:
– Пап, я тебе через пару деньков все расскажу. Ну точно! Маминой честью клянусь!
– Маминой чести для меня вполне достаточно, – после долгого молчания согласился отец.
Ах, как хороша была ночь! От пыльных пожухлых листьев исходил такой запах, будто к городу вплотную подступили пески аравийской пустыни. «Как это так, – думал Вилли, – после всего я еще могу размышлять о тысячелетиях, скользнувших над землей, и мне грустно, потому что, кроме меня, ну и еще, быть может, отца, никто не замечает этих прошедших веков. Но мы почему-то даже с отцом не говорим об этом».
Это был редкостный час в их отношениях. У обоих мысли то кидались по сторонам, как игривый терьер, то дремали, словно ленивый кот. Надо было идти спать, а они все медлили и выбирали окольные пути к подушкам и ночным мыслям. Уже настала пора сказать о многом, но не обо всем. Время первых открытий. Первых, а до последних было еще так далеко. Хотелось знать все и ничего не знать. Самое время для мужского разговора, да только в сладости его могла затаиться горечь.
Они поднялись по лестнице, но сразу разойтись не смогли. Этот миг обещал и другие, наверное, даже не такие уж отдаленные ночи, когда мужчина и мальчик, готовящийся стать мужчиной, могли не то что говорить, но даже петь. В конце концов Вилли осторожно спросил:
– Папа… а я хороший человек?
– Думаю, да. Точно знаю – да, – был ответ.
– Это… поможет, когда придется действительно туго?
– Обязательно.
– И спасет, когда придется спасаться? Ну, если вокруг, например, все плохие и на много миль – ни одного хорошего? Тогда как?
– И тогда пригодится.
– Хотя ведь пользы от этого не очень-то много, верно?
– Знаешь, это ведь не для тела, это все-таки больше для души.
– Слушай, пап, тебе не приходилось иногда пугаться так, что даже…
– …душа уходит в пятки? – Отец кивает, а на лице – беспокойство.
– Папа, – голос Вилли едва слышен, – а ты хороший человек?
– Я стараюсь. Для тебя и для мамы. Но, видишь ли, каждый из нас сам по себе вряд ли герой. Я ведь с собой всю жизнь живу, знаю уж все, что стоит о себе знать.
– Ну и как? В общем?
– Ты про результат? Все приходит, и все уходит. А я по большей части сижу тихо, но надежно, так что, в общем, я в порядке.
– Тогда почему же ты несчастлив, папа?
Отец покряхтел.
– Знаешь, на лестнице в полвторого ночи не очень-то пофилософствуешь…