– Да уж, ваш новый цех рядом с захоронениями, а может, стоит и прямо на костях солдат, – посетовала Кармель. – Разве директор не знает об этом?
Мужчина нахмурился и опустил глаза.
– Теперь эти земли частная собственность. А что было делать? Как перенести останки тысяч военнопленных? Вы хоть представляете себе, какой это титанический труд? И зачем тревожить прах узников, лежащих в братских могилах. От них не осталось ни имён, ни фамилий. Зачем переносить прах с одного места на другое?
Кармель задумалась.
– Я не об этом. Зная, что тут огромные захоронения, правильнее и честнее построить мемориальный комплекс. Отметить все братские могилы стелами или памятниками – отдать дань памяти погибшим. Можно же было новый цех построить чуть дальше. Вы только подумайте, какая злая ирония: мясокомбинат стоит над останками узников концлагеря. Сейчас здесь только скромный памятник и всё. А кругом пустырь, поросший дикими травами.
Шофёр вздохнул.
– Эти слова не мне надо говорить, а нашему директору, кстати, вашему хорошему знакомому. Для таких, как он, память памятью, а бизнес своего требует. К тому ж Александр Григорьевич родом не из этих мест. И к чести сказать, ни он, ни проектировщики точно не знали места захоронений. Не забывайте, прошло семьдесят лет, архивные документы не сохранились.
Катя бродила вокруг памятника на невидимой привязи и что-то безостановочно бормотала.
Кармель на ум пришла одна идея. Вот только шофёр мешал разговаривать с Катей.
– Я знаю, где автостоянка и подойду туда минут через двадцать. А сейчас оставьте меня одну. Пожалуйста.
Мужчина плохо скрыл досаду, но спорить не стал.
– Я буду возле машины.
Кармель подождала немного, чтобы шофёр отошёл и не мог слышать её беседы с невидимым собеседником.
– Катя, помнишь, Сашок говорил, что у Феликса прадед играл в духовом оркестре и вместе с коллективом воевал под Ельней. Я интересовалась у Феликса – оркестранты в полном составе сгинули где-то в Вяземском котле. Нельзя вызвать хоть одного военнопленного и спросить: были в лагере музыканты.
Катя приблизилась к подруге. Её глаза горели мрачным огнём.
– Сотни тысяч загубленных жизней, просто так, по вине одного маньяка-диктатора, развязавшего войну. Сколько молодых ребят не вернулись домой, стали землёй, не родили детей. Здесь, наверно, земля пропиталась кровью. От них не осталось даже имён. Знали бы солдаты, что потомки забудут их и на месте гибели вырастет ковыль и бурьян. А ушлый богач поставит над их костями мясокомбинат. Кошмар!
– Катюш, не плачь. Пожалуйста, спроси про музыкантов. – Кармель ощущала гнев и боль подруги, как свою. Щемило сердце, болела душа. Она подумала, чтобы она испытывала, если бы её поколение выкосила война. И смогли бы они проявить такое же мужество? Выстояли или разбежались бы по заграницам? Что скрывать, среди её знакомых нашлись и такие, кто считал: нужно было сдаться Гитлеру. Мол, жили бы сейчас как в Европе. Пусть бы посмотрели на это огромное поле, в которое нацисты уложили тысячи людей. Такую же участь они уготовили большинству славянских народов. Одно дело читать про жуткий план нацистов «Барбаросса», другое осознать: если бы их план осуществился, она и её ровесники просто не родились бы.