– Лидия пробыла в клинике шесть лет. Все это время она проходила курс лечения, – объяснил Лангфельдт и безрадостно улыбнулся. – Вела себя примерно. Единственная проблема – Лидия постоянно заключала союзы с другими больными, создавала группки вокруг себя. Группки, от которых она требовала абсолютной лояльности.
Она создает семью, подумал Йона и свернул по направлению к Фридхемсплан, как вдруг вспомнил про вечеринку в Скансене. Комиссар решил было отговориться тем, что забыл. Но он чувствовал себя должником Аньи и понял, что ехать надо.
…Лангфельдт закрыл глаза и, массируя виски, продолжал:
– Шесть лет без инцидентов – и Лидия получила разрешение ненадолго покидать лечебницу.
– Вообще без инцидентов? – спросил Йона.
Лангфельдт подумал.
– Был один случай, но его так и не смогли доказать.
– А что произошло?
– Одна пациентка поранила лицо. Утверждала, что сама порезалась ножницами, но ходили слухи, что это сделала Лидия Эверс. Насколько я помню, это были просто сплетни, ничего серьезного.
Лангфельдт поднял брови, словно хотел продолжить свой отчет.
– Продолжайте, – попросил Йона.
– Ей разрешили вернуться домой. Она продолжала лечиться, жила самостоятельно. Не было никаких, совершенно никаких причин сомневаться в том, что она действительно хочет выздороветь. Через два года курс лечения закончился. Лидия выбрала форму терапии, которая тогда была в моде. Она начала проходить групповую терапию у…
– Эрика Марии Барка, – вставил Йона.
Лангфельдт кивнул.
– Похоже, эта затея с гипнозом не принесла ей пользы, – высокомерно сказал он. – Кончилось тем, что Лидия пыталась совершить самоубийство. Она попала ко мне в третий раз…
Йона перебил доктора:
– Она рассказала вам о срыве?
Лангфельдт покачал головой:
– Насколько я понимаю, в нем был виноват гипнотизер.
– Вам известно, что она призналась Барку в убийстве ребенка? – жестко спросил Йона.
Лангфельдт пожал плечами:
– Я об этом слышал, но ведь гипнотизер может заставить человека признаться в чем угодно. Я так считаю.
– Значит, вы не принимаете признания Лидии всерьез? – уточнил комиссар.
Лангфельдт скупо улыбнулся.
– Она была развалиной, с ней невозможно было вести разговор. Я применял электрошок, тяжелые нейролептики… Каких трудов мне стоило снова собрать ее как личность!
– То есть вы даже не попытались выяснить, почему она призналась в убийстве ребенка?
– Я считал, что ее признания связаны с чувством вины перед младшим братом, – натянуто ответил Лангфельдт.
– А теперь вы ее выпустили? – спросил комиссар.
– Два месяца назад, – сказал Лангфельдт. – Она, без сомнения, здорова.