Когда суматоха улеглась и толпа разошлась, Юлий осторожно приблизился к камере. В этот момент из соседней камеры донеслось:
— Усилк, как ты себя чувствуешь?
Юлий пошел в контору Дравога и забрал ключи. Он открыл дверь в камеру, взял лампу из ниши в стене и вошел.
Заключенный лежал, растянувшись на полу в луже воды. Его голова и щека кровоточили.
Он угрюмо взглянул на вошедшего, затем, не меняя выражения лица, снова опустил голову.
Юлий с состраданием смотрел на разбитую голову, покрытую кровью. Присев на корточки рядом с юношей, он поставил лампу на пол, покрытый нечистотами.
— Пошел вон, монах, — прорычал юноша.
— Я помогу тебе, если смогу.
— Как же, поможешь. Лучше заткнись.
Они некоторое время оставались в том же положении, не двигаясь и не говоря ни слова. Кровь медленно капала с головы заключенного в лужу.
— Тебя зовут Усилк, не так ли?
Ответа не было. Исхудавшее лицо было обращено к полу.
— Твоего отца зовут Киале. Он живет в Вакке.
— Оставь меня в покое.
— Я хорошо его знал. И твою мать тоже. Она присматривала за мной.
— Я тебе что сказал… — с неожиданной прытью юноша бросился на Юлия. Удары его были довольно слабы. Юлий покатился по полу, стряхнул с себя юношу и вскочил, как ассокин. Он хотел броситься в нападение, но усилием воли сдержал себя. Не говоря ни слова, он забрал лампу и вышел.
— Это опасный тип, — сказал ему Дравог, ухмыляясь при виде взъерошенного Юлия. Юлий удалился в часовню и принялся молиться Акхе, равнодушно взирающему невидящими глазами.
Как-то на рынке Юлий услышал легенду, впрочем известную всем священникам Святилища, о каком-то черве.
Червь был послан на землю Вутрой, злым богом небес. Вутра поместил червя в лабиринт в священной горе Акха.
Червь был очень длинным. В обхвате он равнялся галерее. Он был покрыт слизью и легко скользил по темным проходам. Слышно было только его дыхание, выходящее из дряблого рта. Он пожирал людей.
Что-то вроде червя Вутры копошилось сейчас в голове Юлия. Он не мог не видеть ту пропасть, которая разделяло то, что они проповедали, и то, что делали люди во имя Акха. Дело было не в том, что проповеди были слишком благочестивы, наоборот, их отличала голая практичность, где подчеркивались долг и служение в широком смысле. Да и жизнь была не так уж плоха. Юлия беспокоило только то обстоятельство, что жизнь находилась в противоречии с проповедуемыми взглядами. Ему вспомнилось то, о чем говорил отец Сифанс:
— Не только добродетель и святость побуждают людей служить Акхе. Очень часто это заставляет делать грех, который лежит на душе.