Тутмос (Василевская) - страница 216

— Нет, не верю! Рамери, вернейший из верных, тот, кто столько лет стоял за моей спиной, кто нёс меня, раненого, по горной тропе, кто отдал мне последний глоток воды, кто… Не верю! А может быть, это возвращение былого, Менхеперра-сенеб? Может быть, божественные отцы опять хотят поссорить меня с моими военачальниками? Я знаю, вам они что кость в горле! Я наградил моего верного раба Рамери — вы начали завидовать ему и для этого оклеветали, обвинив в таком страшном преступлении, которое карается только смертью! Но тогда, может быть, вы прикажете мне утопить в Хапи всех моих военачальников? Может быть, вы посмеете обвинить в осквернении святилища моего сына?

Менхеперра-сенеб побледнел и опустил голову.

— Твоё величество, ни я, ни божественные отцы не заслужили подобных обвинений. Вспомни о том, что Рамери не сын Кемет, что в его жилах течёт тёмная, злая ханаанская кровь. И больше не зови его Рамери! Верни ему его истинное имя, имя врага солнца, призови его и спроси так, как спросили мы, и после рассуди, в чьих руках перо Маат. Пусть сама богиня справедливости рассудит нас.

Тутмос сжал ладонями виски.

— Схожу с ума! Или сплю и мне снится страшный сон? Но скажи мне, божественный отец, почему же тот, кто донёс тебе об этом, молчал столько лет?

— Он связан с этим презренным негодяем родственными узами.

— Инени?

Менхеперра-сенеб только склонил голову, не подтверждая и не отрицая. Старый жрец походил на статую Амона, которую во время празднеств извлекали из святилища и проносили по храму — провозвестник божественной воли одним кивком мог низвергнуть царя и возвести на престол ничтожество, в древние времена такие случаи бывали. Да и Хатшепсут любила распространяться о том, как статуя приветствовала её кивком ещё во время земной жизни отца, великого Тутмоса I — нашлись даже люди, которые своими глазами видели это событие.

— Значит, Инени! Инени, которого я отдалил от себя… Но они были друзьями и оставались ими всё время, пока я видел Инени в своём дворце. Божественный отец, если не хочешь, чтобы помутился мой рассудок, зови Рамери. Пусть скажет… Если услышу от него то же, что от тебя, он будет казнён завтра же. Если это ложь, на дно Хапи отправится тот, кто его оклеветал. Торопись же, скорее! И никому ни слова!

В покоях фараона солнечные лучи играли на зелёных листьях высаженных в кадки пальм, на узорной росписи пола и стен, на смугло-золотистых и чёрных звериных шкурах и резных ларцах из золота и чёрного дерева, касались они и золотого урея на диадеме Тутмоса, и сурового лица Менхеперра-сенеба, они встретили приветливо и начальника царских телохранителей, когда он вошёл и пал ниц перед величием владыки мира. Тутмос нетерпеливо велел ему подняться, от волнения у него подрагивали губы. Рамери, всё ещё юношески стройный и красивый, стоял спокойно, не избегая взгляда фараона, и первый приступ ярости Тутмоса, не облёкшийся словами, разбился о скалу этого неожиданного спокойствия. Менхеперра-сенеб встал за спиной фараона, слился с тенью от его кресла, но рука его нервно поглаживала на груди бирюзовый скарабей.