Штудируя архитектуру, Лео тренировал силу своего воображения, теперь она работала против него. Он беспрестанно попадал в галерею своих воспоминаний и никак не мог оттуда выбраться, бился, как муха о стекло. Его место было возле Эрики, на болоте, среди леса, на полях Медной деревни, и все же он не мог принадлежать им.
Но ведь каждый человек должен кому-то или чему-то принадлежать.
Тогда он начал подыскивать ту среду, которая бы соответствовала его умонастроению, чтобы не переживать постоянных надрывов. В конце концов судьба его не была каким-то исключительным явлением, смутные времена во множестве порождали ему подобных.
Вильмут приехал ненадолго в город, рассчитался с работой и уехал навсегда в деревню. Он, будто заведенный, повторял: в доме обязательно должен быть мужчина. Лео не отважился спросить: а как же лесные братья? Возможно, Вильмут сумел договориться с ними, может, пообещал посильную помощь, и лесным братьям было полезно, чтобы кто-то из сочувствующих, как честный человек, ходил свободно по земле. Соберет новости, сможет предупредить. Возлагать надежду лишь на робкую бабью рать не приходилось. Видимо, они относились к Вильмуту с большим уважением, чем к Лео: хозяйский сын родового хутора, да и происхождения вполне благопристойного. Происхождение Лео было туманным, и своего хутора за плечами он тоже не имел. Ему пришлось бы слушаться бродивших по лесу хозяйских сынков: пусть побочный сын батрачки знает свое место и подчиняется нашей воле. У Лео в сравнении с Вильмутом были и другие минусы, одичавшие мужики потребовали бы от него проявления идейности: у него было истинное эстонское образование, Вильмут же в гимназии не учился. Кто еще обязан был служить опорой отчаявшимся душам и находить оправдание их злодеяниям? Вильмут оставался человеком будничных забот, от него, может, и не ждали, чтобы он задумывался о более общих вещах и подкреплял упавший боевой дух. Когда-то он с оружием в руках выступил за свой хутор — тот не человек, кто не защищает родной очаг, — но сегодня все это стало бессмысленным, и замаранные кровью лесные братья находились в страшном тупике.
Лео всегда понимал, что Вильмут лучше его способен вживаться в любую обстановку. Он завидовал присутствию духа и общительной натуре Вильмута. Непривычная среда его не пугала, он не смущался, если случалось выглядеть среди других чужеродным телом, оставался естественным — такое уж он созданье, хотите — любите, хотите — казните. В доме бывшей невесты Вильмута, у барышни в розовом платье, Лео со страхом наблюдал за иронической усмешкой отца девушки, но Вильмут подобных повисших в воздухе знаков и взглядов не замечал — его счастье. Лео ясно представил, как Вильмут не раз сидел там за столом с простодушной улыбкой на лице, пальцы на струнах гуслей, убежденный, что принес в жизнь этих людей спокойствие и уверенность и что всем должно быть радостно от его присутствия. Настраиваться на чужую волну он не желал.