Люди стали обращать внимание на жесты Бремига, хотя голос его заглушал оркестр.
— Ради Бога, возьми себя в руки, — негромко произнес Ганс.
— Церковь в огне. Церковь. Это была наша гибель. Церковь. — Бремиг молитвенно сложил руки, закрыл глаза и уронил голову на стол. — О Господи, — заговорил он, — источник всяческих милостей, не удерживай Твоего карающего бича, как и бальзама Твоего бесконечного понимания. Я убивал, я грабил, я осквернил Твой алтарь, который превыше всего, опьяненный духом жестокосердия, я забыл о Тебе и не ведал, что творил.
Несколько солдат заулыбались, сочтя, что Бремиг пьян, и подмигнули Гансу.
— Идиот, — сказал Ганс.
Бремиг поднял взгляд, лицо его было мокрым от слез, глаза безумными.
— Неужели тебя не преследует то, что мы натворили? — прорыдал он.
— Я ничего не помню, — холодно ответил Ганс. — И говори потише.
— Ты либо сверхчеловек, либо чудовище жестокосердия.
— Чего тебе от меня нужно? И почему ты пришел сюда?
— Потому что… не помнишь? — старые времена, die Shujien alten Zeiten — времена безответственности — по крайней мере, ты носишь проклятье памяти, иначе бы не находился здесь. Твое счастье, что не носишь еще и проклятья совести.
— Но почему ты решил, что я буду во Флоренции?
— Я знал, что ты убежишь, а куда еще отправиться, кроме Флоренции? Где еще можно затеряться? Жаль, что мы не смогли убежать вместе.
— Я не бежал. Меня отправила сюда организация, — ответил Ганс.
— Организация? — переспросил, широко раскрыв глаза, Бремиг. — Разве она еще и помогает людям?
— Не знаю, — грубо ответил Ганс. — Меня отправила.
— Нет, — прошептал Бремиг, — организация состоит из людей. Не полагайся на них. Они все попадутся.
— Ты перепуган. Отвратительно перепуган.
— Да, это так. Союзники убьют меня, если схватят. Убьют нас обоих. А если я умру сейчас, без возможности земного искупления, мне будет нечего сказать на Небесном суде. В моем черном досье нет ни единого светлого пятнышка.
— Чего ты хочешь?
— Денег, — ответил Бремиг с неприличной откровенностью, — на то, чтобы досыта поесть. Чтобы уехать отсюда. Несколько тысяч лир.
— Ты противен мне.
— Я сам себе противен.
Ганс принялся вертеть в руке бокал с бренди. Бремиг пытался понять по его лицу, что он решит.
— Уехать? — спросил наконец Ганс. — Куда?
— В восемнадцати километрах, севернее Фьезоле, есть монастырь. Там не задают вопросов. Можно начать с нуля, с чистой страницы, как новорожденный ребенок. В Божье правосудие, Винтершильд, я верю больше, чем в людское.
— Трус, — бросил ему Ганс.
— Я заслуживаю этого, — ответил Бремиг с печальной, мазохистской улыбкой. — Хотя как сказать. Я был неплохим офицером.