– Что, сосед, жерди понадобились? – без особой неприязни, но с усмешкой спросил Николай Михайлович; внутренне он смирился с невозвращенным долгом.
Харин ухукнул, выдергивая из штабеля очередной хлыст.
Собираясь уже пройти мимо, Николай Михайлович заметил среди отобранного несколько явно свежих, даже хвоя кое-где уцелела, верхушечек.
– А не боишься, что штрафанут? Или у тебя, как всегда, всё подсхвачено?
– Что? – Харин посмотрел неожиданно ненавидяще, презрительно, и в Елтышеве тут же хлестанулась злоба:
– А что? Ты ж у нас и по цементу, и по лесу спец. И бензопилы у тебя целыми контейнерами. Так ведь?
– Слушайте… – Харин поднял с земли топор – непонятно, то ли чтоб срезать сучки, то ли для возможной защиты. – Слушайте, оставьте меня в покое. Меня и мою семью. И… и идите давайте.
– Хм, как же тебя в покое оставить, когда ты мне денег должен. И за эти два года они ой как подорожали. Так что возвращать-то больше придется.
Елтышев качнулся, чтобы идти дальше – припугнул и ладно, но Харин взвился и как-то по-женски, тонковато и истерично, затараторил:
– Ничего я вам возвращать не буду! Не должен я ничего! Ясно?! Хотите – в суд подавайте, а я ничего возвращать не буду! И всё!
– Как эт не будешь? – Николай Михайлович уже был полон веселым бешенством; такое бешенство бывало у него раньше, когда работал милиционером и ему хамили. – Как не будешь? А? – Он медленно пошел на Харина.
– Не подходи! – Харин вскинул топор. – Я!.. Достал-ли, сволочи!
– Эт кто сволочь? Ты вообще нюх потерял? Ты мотоцикл продашь и денежки мне принесешь. Послезавтра принесешь и отдашь.
– Не подходи! – И Харин сам дернулся вперед, бросил руку с топором на Николая Михайловича.
Уже без слов, автоматически, как учили когда-то, Елтышев, успев выронить свой топор и ножовку, перехватил левой рукой руку нападавшего, а правой обхватил его шею. Сжал, получил слабый удар по ребрам (Харин ударил левой рукой); сжал сильнее, резко рванул. У Харина хрустнули позвонки, и он, сухо рыгнув, обмяк. Приятно отяжелел… Елтышев распрямил руку, Харин упал на землю. Топор все еще держал…
Николай Михайлович постоял, ожидая, что противник зашевелится, начнет подниматься, и тогда можно будет взять за волосы, внушить, чтоб больше не замахивался; но тот лежал и лежал. На животе, лицо повернуто набок, глаз не видно. Раскрыты они, закрыты… И не надо видеть…
Елтышев поднял свои инструменты, пошел к машине. Через несколько шагов остановился, оглянулся. Вспоминал, прикасался ли к чему-нибудь пальцами. Вроде нет. К рукаву харинскому только… Ладно, плевать…