Звук паутинки (Близнец) - страница 21
Волны качали челнок, и девочка качалась на волнах, а может, печально качала головой.
— Передай ему привет, — сказала она строго. — И ещё передай: я на него очень сержусь. Пусть себя бережёт.
— От кого передать?
— Скажи, от Нины. Он меня знает.
— A-а! Так это ты и есть Нина! — поднялся я, удивлённый. — Ты даже как-то приснилась мне. Слышу, будто звенит паутинка на ветру и тоненько-претоненько вызванивает: «Ни-и-ина…»
— Мне пора, — сказала Нина. — Отвяжи челнок.
Когда я протянул цепочку, она быстро оттолкнулась веслом и так же быстро понеслась из пролива. В голубом платье, с белой лентой в волосах, стояла она в челне, вся освещённая солнцем, и казалось — плывёт свеча по воде, свеча с мигающим огоньком.
— Прощай! — махнула девочка издали рукой.
— Прощай! — крикнул ей вслед. — Приезжай ещё!
Помчался челнок вниз по течению, тенью промелькнул между деревьями, исчез за крутым поворотом. И, казалось, свеча сразу погасла.
…Второй раз приплыла она к вечеру.
Уже сумерки залегли между берегами, где-то квакал лягушонок, вода стала спокойней, с глянцем. И тогда снова появился её челнок. Как и в первый раз, он вышел из-за бугра, именно с той стороны, где заходит солнце, где начинается река.
Ещё издали можно было заметить: челнок у Нины не голубой, а белый, с тёмными полосками, будто весь из берёзовых лубков. Челнок белый, и Нина тоже в сарафанчике белом, с чёрной лентой в волосах.
Вот только сегодня она ещё печальнее, чем вчера.
Причалила к берегу, поздоровалась, сложила руки на коленях и молча глядела на воду грустными глазами.
— Нина, это много, когда тридцать девять и пять?
— Тридцать девять много, — вздохнула она, — а если и пять, то ещё больше.
— Вот такая у него температура. Говорят, умрёт…
Склонив голову, Нина молчала. Что-то булькнуло, может, слезинка упала в воду.
— Ты был у него? — хлопнула она мокрыми ресницами.
— Был. Его перенесли во двор под яблоню. Лежит он белый как снег. И кажется, не дышит. Глаза открытые, такие синие-синие, а в уголках притаились белые росинки. Сначала он меня не узнал. Я подошёл, тронул его за плечи. «Адам, Адам», — говорю. А он как неживой. Я ещё раз тронул — он словно очнулся, рукой ко мне тянется. «А-а-а, это ты, Ленд, — с трудом прошептал он. — Ничего, ничего, капитан. Мы ещё с тобой соорудим плотину, настоящую, из кирпича…» И утешает меня, рукой гладит. Пальцы у него слабые, горячие, немного с дрожью… Мне так поговорить с ним хотелось, но меня выпроводили. Хватит, дескать, его тревожить… Там, у Сирохи, какая-то женщина хлопочет, чужая, полная, и в белом халате.