Нет, ты не помнишь, а я помню.
Сегодня у тебя дети, бабушка и уставший муж.
А у меня Паша Кашин и много свободного времени, чтобы помнить.
Курить? Да я еще курю… Буду! Мне нравится выпускать дым изо рта, и вспоминать поля в верховьях нашей реки, где бродят журавли.
Сегодня уже заканчивается, и мчатся черные звезды по диагонали неба внутри меня, там, где мой Арлекино и Манекен швея, связав свои руки, наблюдают, как мутнеет вода. Скукум Чек — мутные воды, так звали мою собаку, над которой я плакал, закапывая её в земной шар.
Руками тонкими и красивыми, ты выводишь на воде стихи, отогревая их после в горячем снегу.
Пусть уходят тропы вверх за холмы, но мы-то знаем, что придем туда, где счастливы все кроме нас!
А зачем нам счастье, если мы по разную сторону скромных застенчивых гор, навеянных сумрачными мечтами утонувшего моря?
Я знаю, как хочется летать, когда болят крылья!
Я знаю, как хочется ползать, когда тебя обожествляют!
Допей свое солнце. Пусть все допьют!
А мы уйдем. Уйдем в край, где твердые облака и мягкий снег ручьями пытаются пробудить к жизни кипарисы, которые там не растут.
Видишь, опять пришел семьдесят первый год, и ты родилась.
Радуйся и плачь — тебе жить… и вновь встречать меня!»
Но, зная с кем она сейчас. Добавляю:
«Я взял тебя на три года и вернул тебя тебе улучшенной. Усовершенствованной, более богатой и менее прихотливой в сексе. Ты рада? Теперь он твой. Я обточил твои углы, отшлифовал поверхность и внутренность, оттер, ошкурил, прилизал. Теперь ты ему лучше подходишь. Пользуйся и благодари. И продолжай делать вид, что ты всё ещё любишь».
Лично я теперь уже не представляю, как бы жил, останься с тобой. Ты продолжала бы ездить в командировки и на соревнования со своими сотрудниками, после которых у меня пышнее колосятся рога. Твоя дочь-подросток доставала бы меня своими вопросами и подростковыми дерганьями, шантажом, что, якобы, уёдет к папе и тогда я буду знать… А я помню, как просыпаясь утром, ощущал «папу» на краю нашей с тобой кровати — он смотрел телевизор, ждал, пока ты оденешь дочь, чтобы он мог свозить её куда-то там к вашим родственникам. А я голый, под одеялом, должен был здороваться с ним, и лежать, ждать, пока вы натянете свои колготки. Да я просто разорился бы на ваших колготках!
Гораздо приятнее вспоминать то, когда я ушел, а ты вернулась к мужу. Мне было приятно, что ты мечешься меж мной и им, и постоянно забегаешь ко мне в постель. И я всё время подогревал твои чувства, как мог. Тебе очень хотелось спать с писателем, и я доставлял тебе такую радость. Я разбрасывал по столу, испещренные моим почерком, листы, карандаши, ручки, стаканы с остатками чая или кофе, очки (не знаю зачем, я не носил очки) и сигареты. Сверху лежал листок, который ты любила перечитывать, укутанная в сырое полотенце, вытирая мокрые волосы и влажные глаза: