От обыска его отвлекло внезапно проснувшееся чувство опасности, и, быстро зарядив оба револьвера и сунув в карман горсть патронов, он выскочил наружу.
Сначала ничего не заметил, но, проследив по взглядам разбойников направление, увидел как по воде, словно скользя по поверхности, идёт женщина, замотанная в чёрные одежды.
Справедливо полагая, что ничего хорошего от колдуньи ждать не приходится, открыл огонь сначала из одного револьвера, а когда закончились патроны, из другого, замечая, как колышется ткань от попадания пуль. Калибр у револьверов был вполне приличный – примерно двенадцать миллиметров, так что колдунье приходилось несладко. Тем не менее, понимая, что уже не успевает перезарядить оружие, Константин подхватил тяжеленное ружьё с колесцовым замком за цевьё и понёсся навстречу, собираясь использовать его как дубину.
Но двигаясь вперёд, он начал замедляться, и с каждым шагом ему становилось всё тяжелее, пока он почти не остановился, словно продавливая ставший тугим и вязким воздух.
Уже не надеясь достать колдунью сверху, а хотя бы пробить стволом, начал толкать ружьё вперёд, прикладывая все силы.
Противостояние для колдуньи тоже было непростым, и по её иссохшему лицу стекали ручейки пота, оставляя светлые дорожки.
Проталкивая ружьё, рука Горыни легла на курок, и лишь для очистки совести он нажал спусковой крючок.
Выстрел крупной картечи с расстояния в пару метров начисто снёс правую руку колдунье вместе с плечом, и та, каркнув словно ворон, завалилась на бок, фонтанируя чёрной кровью.
Ружьё было двуствольным, и, спотыкаясь от перенапряжения, Константин вскинул оружие и почти в упор превратил грудину старой ведьмы в одну сплошную кашу.
Сидя возле остывающего трупа, Горыня первым делом перезарядил оружие, перевязал нормально рану на ноге, а потом поднял бандита, захваченного первым, и заставил его запрягать две телеги и таскать связанных разбойников, укладывая их словно дрова. Седую женщину усадили на другую повозку, там, где везли награбленное бандитами богатство.
Выехали с разорённой стоянки ещё до полудня и двинулись в сторону села. Боевые кони, запряжённые парой, шли ходко, так что к вечеру они уже пересекли границу общины, а уже ночью, объехав село, поднялись на холм к старому капищу. Приступы, грозящие беспамятством, накатывались всё чаще и чаще, и он уже почти из последних сил подошёл к заповедной поляне.
К удивлению Горыни, там уже горел костёр и мирно, словно два старых друга, беседовали Мокошь, всё в том же белоснежном платье, и Никифор, в своей вечной хламиде.