- Суровые дети сурового мира, - ответил ей фон Ланцберг. - У них так принято и альбионское командование не стало менять традиций после колонизации Нордгарда, их родины.
- Родины? - не поняла Елена.
- Во время Побега, - пустился в объяснения я, недоумевая, какие пробелы в образовании женщин допускаются до сих пор, - корабли первых поселенцев высадились на почти полностью покрытой льдом планете, которую назвали Нордгард. Со временем они обжились там, смогли наладить инфраструктуру. А через несколько десятков лет прилетели альбионцы. Противостоять империи с полноценным космическим флотом и многотысячной армией одна планета, конечно, не могла. И нордвиги предпочли сдаться и стать колонией. Правда, с большими привилегиями и автономией. Стали поставлять в армию Альбиона самых беспощадных воинов, готовых на все ради правильной смерти.
- Я сам не видел, - добавил фон Ланцберг, - однако от многих товарищей доводилось слышать, что тяжело раненные или искалеченные нордвиги, или те, кто не может сражаться, садятся на свои гармы, жмут на газ и мчатся через минные поля противника. Шипы на колесах длинные и противопехотные мины цепляют. Вот и обезвреживают, сколько успевают.
- Этого не может быть, - покачала головой Елена. - Каждый человек хочет жить. Раненный, искалеченный, - все равно.
- Для нас это, может быть, и верно, - кивнул я, - но в мире нордвигов мужчина, который не в состоянии сражаться или работать, обуза. Уже не человек. О нем будут заботиться в доме инвалидов, конечно, но ни один родственник и просто соотечественник не придет проведать его. Для них он станет отверженным, парией, мужчина-нордвиг даже не посмотрит в его сторону, потому что он был слаб. Не смог правильно умереть и предпочел жизнь бесполезного калеки. Поэтому практически каждый предпочитает быструю смерть в бою или на минном поле.
- Безумие какое-то, - вздохнула Елена.
- Трицикл сдайте тыловикам, - распорядился я. - Молодой человек, - кивнул я Елене, - нам надо продолжать инспекцию.
- Слушаюсь, - взяла под козырек Елена, снова начиная изображать из себя идеального фенриха.
В траншеях мы обнаружили еще несколько уцелевших гармов. Я приказал сдать все. Они нам не были нужны совершенно, а никаких игрушек, тем более, таких, я не терпел. Ни во взводе, ни после, в роте, ни теперь в полку. Я не возражал, когда солдаты или офицеры брали себе трофеем оружие противника, сам поступал так же, всюду нося с собой револьвер убитого бостонца. Снаряжение терпел, потому что знал, у некоторых врагов оно лучше нашего. Сам я пользовался исключительно имперским, но закрывал глаза на бостонский патронташ вахмистра Быковского, снятый с полковника Техасских рейнджеров или тяжелые доспехи вовсе неизвестного мне производства, которые надел в траншеях штабс-капитан Подъяблонский. Я напрямую тогда спросил у него, что это за доспехи, он ответил, что они фамильные и происхождения их он не знает. Я не поверил ему, однако и расспрашивать не стал.