Я шла в палату, кипя от ненависти и злобы, и давала себе клятву, что не успокоюсь, пока не узнаю, кто виновен в смерти моего папы, и сама не разорву ему горло. Видимо это желание было так заметно на моем лице, что бабушки стоявшие у дверей испуганно шарахнулись по сторонам.
До обеда ко мне никто не приставал. А во второй половине дня за мной приехала мама.
Я вышла в комнату для посетителей и не узнала ее в постаревшей женщине в темном платье и черном платке.
Она тоже сразу не поняла, что за девочка стоит перед ней, стриженная налысо и в застиранном больничном халате.
-Леночка, это ты,- спросила она неуверенно, глядя на меня красными от слез глазами.
Я кинулась к ней и, упав на колени, обняла ее за ноги и зарыдала.
-Мамулечка, я знаю, ты меня не простишь, такое нельзя прощать, но я же этого не хотела! Я бы все сейчас отдала, чтобы папа был жив...
-Что ты солнышко мое, - сказала она и тоже заплакала,- мне не за что тебя прощать. Если бы ты знала, как мне было жутко, страшно этой ночью. Вас не было долго, я начала звонить в милицию. Никто ничего не знал. Только уже часа в два ночи мне сообщили, что Лазарь убит, а ты в психушке. Господи! Что я пережила! Если бы не твой доктор, точно бы с ума сошла. Бывают же такие люди внимательные! Он на разговор со мной столько времени потратил. Прости, что сразу не приехала. С похоронами очень дел навалилось.
Я встала и мы, крепко обнявшись, продолжили плакать.
Самый страшный момент ожидания встречи с мамой для меня прошел и сейчас снова, из глубин моего разума поднималась слепая яростная сила, которая кричала:
- Убей всех, никто не должен уйти.
Слезы неожиданно закончились. Я отстранилась и почти спокойно сказала:
-Мама, доктор обещал меня отпустить с тобой, если ты согласишься.
Та жалобно посмотрела на меня и спросила:
-Может тебе лучше полежать в больнице несколько дней, успокоиться, придти в себя, а когда выйдешь из больницы, мы с тобой съездим на могилку к папе.
Конечно, я отказалась, и через полтора часа мы вышли из больницы и направились к остановке. И в отличие от вчерашнего дня на мне был надет черный платок.
Следующие два дня слились в одну череду тревог и забот. Хорошо, что директор мастерской оказался очень внимательным человеком и помог нам с похоронами.
В тот день мы с мамой вообще ходили сами не свои.
Папка лежав в гробу, как живой, и когда его накрыли крышкой, наверно, только в этот момент до меня по настоящему дошло, что его больше нет и не будет.
Никто не обнимет меня, не скажет, "майн либер менделе". Я собиралась зарыдать еще сильней, но тут с мамой стало плохо и мне пришлось давать ей нюхать нашатырный спирт.