Степан Николаевич нахмурился.
— Почему вы не раздеваетесь? — кокетливо спросила его хозяйка. — Снимайте шинель. Выпьете рюмочку за мое здоровье. Да?
— Благодарю вас. Я, по-видимому, здесь незваный гость, — вежливо отказался Степан Николаевич.
— Вы обидите меня своим отказом, — жеманно заворковала хозяйка. — Я вас прошу… один бокал… за меня…
— Извините, я не пью. Прошу простить меня за беспокойство…
Тизенхаузен вышел проводить Степана Николаевича.
— Напрасно вы пошли за большевиками, — сказал он на крыльце. — Вы же офицер.
— Пороховой дым вылечил меня, а вас, как вижу, нет, — ответил Степан Николаевич.
В бытность свою начальником уездного военного ведомства Тизенхаузен имел привычку отвечать призывникам, жаловавшимся на свое здоровье: «Пороховой дым вылечит вашу болезнь». Он уже забыл эти свой слова и теперь, когда его попутчик напомнил их, недовольно поморщился.
— Извините, что так получилось. Я совсем забыл, что у жены сегодня день рождения, — сказал Тизенхаузен и захлопнул за Степаном Николаевичем калитку.
На улице было темно. Из трактира доносилась грустная музыка и пение. Степан Николаевич направился к гостинице, в которой он обычно останавливался, приезжая по делам в Кемь.
Утром Степан Николаевич решил побродить по городу. Не доходя до собора, он остановился перед обшитым досками двухэтажным голубым домом. В этом доме ему приходилось бывать и раньше — здесь помещалась земская управа. Теперь над входной дверью красовалась вывеска: «Кемский революционный комитет». Степан Николаевич нерешительно вошел в здание.
В приемной председателя ревкома волновались посетители: кто-то только что прошел в кабинет без очереди.
— Конечно, кто одет поприличней, того он сразу примет, — ворчала пожилая женщина, сердито поглядывая на дверь, из-за которой доносился стук пишущей машинки.
— Бедных не очень-то жалуют и при новой власти. Трижды надо в дверь войти, только потом тебя заметят. Так было раньше, так вроде и теперь, — жаловалась бедно одетая женщина с ребенком на руках.
— Городской голова! Как тут не заважничать!
— Пожил бы сам в холодном вагоне…
— Осенью, до выборов, соловьем разливался, чего только не наобещал.
— Как его фамилия? — спросил Степан Николаевич у женщины, укачивавшей ребенка.
— Алышев, — ответила она. — Попович… — Она расстегнула кофту и начала кормить ребенка. — На! На! Не реви.
Степан Николаевич немало удивился, когда дверь кабинета распахнулась и от председателя вышел Тизенхаузен в отглаженном офицерском мундире, правда, без погон. Он с важным видом прошел через приемную, даже не взглянув на сидевших у стены посетителей. Степан Николаевич поднялся с места и хотел было отправиться искать отдел народного образования, но тут дверь кабинета снова открылась и на пороге появилась Мария Федоровна. Она прищурила глаза, глядя на посетителей, словно выбирая, кого из них первым впустить к председателю ревкома.