Поавила сидел на узком полке и легонько хлестал распаренным веником по волосатым ногам.
— Подбрось-ка пару, — велел он Хуоти, сидевшему на полу.
Каждый раз, когда Хуоти бросал черпаком воду на каменку, раскаленные камни стреляли, выбрасывая к потолку густое облако пара и копоти.
Пот черными струями бежал по телу Поавилы. Больше всего зудели искусанные комарами руки и ноги. Их можно было парить хоть того больше. Даже на дворе возле избы было слышно, как Поавила кряхтит и отчаянно хлещется веником.
— Ну, пожалуй, хватит, — наконец решил он, слез, отдуваясь, с полка и выскочил на улицу, где Иво уже остужался.
Немного остыв, Поавила вернулся в баню, окатился сперва горячей, а потом холодной водой, и закончив на этом свое мытье, отправился домой, прикрывая грязным бельем низ живота. От распаренного тела еще шел пар, когда он вошел в избу, где одел на себя чистое починенное белье.
Ребята прибежали в нижнем белье, чистые и раскрасневшиеся.
Бабушка мылась последней. Несмотря на свои преклонные годы, она еще крепко парилась. Чтобы ее старое тело, пропыленное и словно задубленное от лежания на печи, перестало чесаться, его надо было основательно пропарить. Но сама бабушка уже была не в силах хлестаться веником, и Хуоти второй год ходил ее парить.
— Повыше, еще повыше, — приговаривала Мавра. Ей нравилось, как внук проходился горячим веником по ее морщинистой спине. — Ух, ух. Дай бог тебе счастья… долгий век… красивую невесту… Вот здесь, под лопаткой… Ух, ух.
Напившись чаю после бани, Поавила сидел на лавке и курил.
— Господи! — заворчала бабушка, едва переступив порог. — У самого изба полна детей, а он… как руочи… и в красном углу.
Оторопев, Поавила поперхнулся дымом и, закашлявшись, пошел к камельку.
— Прости, господи, меня грешную, — бормотала бабушка, ополаскивая руки после бани под рукомойником.
Под окном с удочкой на плече пробежал Ханнес.
— Пулька-Поавила, Пулька-Поавила! — крикнул он, состроив рожицу.
Хуоти выбежал из избы. Вскоре он вернулся со слезами на глазах, с разбитым носом.
— Это Ханнес тебя? — спросила мать.
— Ханнес… камнем, — захныкал Хуоти.
Отец сердито швырнул окурок на шесток и схватил Хуоти за волосы:
— Если еще раз придешь со слезами, то получишь ремня. Так и знай. Какой же ты мужчина… Эх! Весь в мать…