— Нет, брат, у нас ни ячменя, ничего нет. Семена и те пришлось взять в долг, — сказал Пекко. — Мы заплатим в ягодах.
В анкете говорилось, что те, кто не в состоянии выполнить поставок в зерне, мясе или масле, могут выполнить их в ягодах или грибах. Почти все жители Латваярви, как и Пекко, обещали выполнить их в бруснике или в волнушках.
— Поехали, — сказал Пекко, выглянув в окошко.
По озеру куда-то направилась целая вереница лодок.
— На кладбище едут, — пояснил Пекко. — Сегодня троица. Поедем с нами.
От острова, где жил Пекко, до острова Калмосаари, где находилось деревенское кладбище, было совсем недалеко.
Несколько сильных гребков — и лодка уткнулась в берег Калмосаари.
На самом берегу росли молодые березки, рябина, кочки под ними поросли черникой и брусникой, а дальше, в глубине острова, возвышались древние ели. Между деревьями стояли почерневшие кресты, вросшие в землю, полуразвалившиеся «гробницы». В этой земле покоилось немало известных жителей Латваярви. Тимо Пертту, или Мийноа Тимо с Хаапаваары, добывший более двадцати медведей. Известный знахарь Кузьма Ахонен. А самыми прославленными были рунопевцы Архиппа Перттунен и его сын Мийхкали. На могиле Мийхкали Хуоти увидел темно-серое мраморное надгробие с белым, тоже вытесанным из мрамора крестом. Мраморный памятник среди полусгнивших крестов! Это для Хуоти было полной неожиданностью. Почему-то он не знал ничего об этом. О Мийхкали он слышал — о нем рассказывала бабушка, которой доводилось заготовлять ягель в одних местах вместе с Мийхкали. А вот о памятнике никто не рассказывал. «Рунопевец Мийхкали Перттунен. 3.IX.1899» — было выбито на камне по-фински, а ниже — буквами поменьше: «Надгробие поставлено Финским литературным обществом».
У могилы отца Пекко перекрестился. Хуоти тоже перекрестился.
— Последние годы он совсем слепой был, — сказал Пекко.
Хуоти стоял взволнованный — перед ним вдруг словно открылось прошлое родного края. Маленький карельский народ вряд ли знает, какое прекрасное и великое у него прошлое. А надо, чтобы народ узнал. Но кто расскажет карелам об их прошлом?..
Из раздумий его вывел запричитавший неподалеку женский голос:
— Проводила я первенца милого в путь невозвратный в Туонелу, уложила под тяжесть тяжкую. Не придет сын поговорить со мной, не услышит печаль материнскую… — плакала женщина возле покосившегося креста.
У другого креста стояла старушка и просила простить ее за то, что не принесла с собой ничего «поесть-попить».
— У самих ничего нет, — объясняла она. — Сами корой питаемся. Опять налог с нас требуют. А чем платить-то? А-вой-вой, жизнь проклятая! Господи, прости…