На обратном пути Хуоти снова здорово струхнул: он был на полпути от Вехкалампи к заливу, как вдруг услышал русскую речь и тут же увидел каких-то незнакомых людей. Один из них, обросший бородой, лет тридцати, в сапогах с длинными голенищами и с двустволкой на ремне, остановил Хуоти и спросил:
— Ты из какой деревни?
Хуоти кончил два класса начальной школы и немного знал русский язык.
— Из Пирттиярви, — ответил он.
Бородач был в черной фуражке с бархатным околышем и кокардой, на которой были изображены топор и молоток. Хуоти, никогда раньше не видевший такой фуражки, решил, что этот человек, наверно, большой начальник. Да и одет русский был лучше, чем его спутники, с топорами под мышкой или с треугольным шагомером в руке.
— Откуда идешь? — продолжал человек с кокардой.
— Ходил силки проверять, — ответил Хуоти, удивляясь про себя, что это за люди.
— Силки? — строго переспросил человек. — Но ведь охота силками запрещена.
Хуоти молчал: ему впервые запрещали ловить птицу в лесах родного края.
Когда Хуоти вернулся домой, в избе были только Микки и Насто. Брат, сидя перед камельком, выстругивал из дерева лошадку. Насто в одной рубашонке играла на полу черепками разбитых кринок. Оба сразу бросились смотреть, что Хуоти принес в кошеле. Микки вытащил тетерева. Хуоти поспешил на поле, чтобы рассказать отцу о встрече в лесу.
Отец и Хёкка-Хуотари сидели на камнях и курили.
— А потом он сказал, что силками нельзя ловить, — чуть не плача, рассказывал Хуоти. Он боялся, как бы человек с кокардой не сделал ему чего плохого.
— Это, верно, линейщики, — сказал Хёкка-Хуотари.
В прежние времена жители Пирттиярви могли свободно пользоваться лесом. Но еще при жизни отцов Пульки-Поавилы и Хёкки-Хуотари было введено много всяких ограничений. Сперва запретили пожоги, затем — охоту на боровую дичь до дня богородицы. А в 1884 году стали давать на каждое хозяйство в год всего по семи бревен, по двадцать жердей и по столько же кольев. Первое время здесь вдали от властей не очень-то соблюдались высочайшие указы, собственноручно подписанные его императорским величеством, но затем, когда появились лесники с бляхами и даже сюда, в глушь, стали приезжать всякие чиновники, пришлось изворачиваться, чтобы не попасть в тюрьму. Но в последнее время обходить законы становилось все труднее и труднее. В Кеми, в Сороке и в Керети появились лесопильные заводы. Их владельцами были русские и иностранные — шведские или английские — лесопромышленники, скупившие за бесценок у русского правительства концессии на вырубку лесов Кемского уезда. Вместе с подрядчиками в нетронутые леса беломорской Карелии пришли и таксаторы, или линейщики, как их называли в Пирттиярви. Месяц назад они были около погоста, а теперь вот и до них добрались.