Уязвленный Федор, бубня о дурных предчувствиях, преследовал нас до крайних домов. Тут он махнул горько рукой, как бы говоря: «Воля ваша. Прощайте!» — и наконец отстал. Мы с лекарем порысили к лесу.
— Ну вот, мы одни, — сказал Шульман. — Объясните, что за дуэль, какой повод?
— Эх, Яков Лаврентьевич, лучше вам и не знать.
— Да мне хоть приблизительно…
— Перчатку мне кинул в лицо этот бездельник, зять Володковича будущий…
— Господи! — ахнул Шульман. — Только и всего. Перчатку… Не камень ведь… Петр Петрович, еще не поздно, повернем коней. Было из-за чего жизнью рисковать.
— Да какой риск, никакого.
— Ну, и не в этом дело. Нехорошо. Неужто будете драться, как француз какой-нибудь. Не палкой все-таки вас ударил… Ну, бросили бы эту перчатку там… в нужник, извините… И все… И бесился бы пусть. Я вас прошу.
— Не могу, Яков Лаврентьевич. Никак нельзя. Но не бойтесь, до трагедии не дойдет. Так, поупражняемся, собью спесь — и хватит.
Шульман вздохнул, и остальной путь мы промолчали. Красинский с секундантами уже был на месте. Мы спешились, я отдал лекарю завернутые в мешок сабли и сел под сосну. Красинский делал вид, что любуется природой: то устремлял взгляд в синеву неба, то опускал его к земле. Иногда он поглядывал в мою сторону и тут же переводил глаза на крест, словно примерял ко мне этот символ страдания. Да, говорил он своей позой, твоя душа останется здесь навеки и будет в тоскливом одиночестве слушать зимний вой волков.
Весьма скоро формальности закончились. Секунданты отметили вешками дорожку; Красинский снял сюртук, я — мундир, и нам вручили сабли: по жребию, это были сабли Красинского, тоже хорошо наточенные. Мы стали на исходные места.
— Господа, — сказал Шульман, — наступил последний момент, когда вы еще имеете возможность проявить добрую волю. Считаю своим долгом воззвать к вашему благоразумию. Вы стоите на черте, переход через которую для одного из вас может оказаться роковым. Повод к поединку не стоит такой жертвы. Высшая храбрость души как раз и проявится в извинениях виновного и удовлетворении этим противной стороны.
— Если господин Красинский принесет мне извинения, — сказал я, — я готов отказаться от дуэли.
— Считаю, что сейчас мне сознательно нанесли второе оскорбление, спесиво ответил Красинский. — Не нахожу ни единого повода простить.
Тем хуже для тебя, мысленно сказал я ему.
Прозвучала команда «Бой!».
Красинский выдвинул клинок, чуть присел и мягким шагом пошел на сближение. За одну секунду внешность его изменилась к лучшему: исчезла спесь, он одухотворился, глаза весело заблестели — дурное это занятие было ему по душе. Но он, судя по стойке, по игре ног, по легкому клюющему движению клинка, был и достаточно опытен. Вес тела он держал на левой ноге. Атака, подумал я. Ну, поглядим, что ты за боец. Вот тебе левый бок — руби. Не рубишь. И правильно. Качаешься, дразнишь. Положим, я обманулся — вот, пикюрчик