Но так бывало не всегда.
Однажды, мне пришлось во время запуска работать в стартовом бункере. Рядом со мной сидел космонавт Быковский, который в то время возглавлял группу космонавтов, готовившихся к полету на Луну. Старт! Солдат, контролирующий показатели телеметрии сообщает:
– Отрыв, без замечаний,
– 10 секунда, полет нормальный,
– 20 секунда, полет нормальный,
…
– 70 секунда, полет нормальный,
…
на экранах телевизоров видим, что ракета взрывается в облаках черно-красного дыма, а солдат бубнит:
– .. секунда, полет нормальный.
Быковский молча встает, открывает дверь бункера и, выходя, хлопает тяжелейшей бронированной дверью так, что обсыпается часть штукатурки. Наступает полнейшая тишина.
– Представители организаций и измеренцы – на выход! – подает голос представитель Военно-промышленной комиссии СМ ССР.
Выходим. Руководители совещаются. Ко мне подходит представитель службы безопасности – Пойдем! Идем ко мне в лабораторию, проверяем печати и вскрываем. Чекист садится и дает команду подготовить экспресс-отчет о количестве заправленных компонентов:
– Из помещения не выходить, работать одному, никаких вспомогательных материалов, отчет в 3-х экземплярах: для комиссии ВПК, для меня и твоего КБ.
Слава богу, договорились, что курить будем в лаборатории. Через 3 с лишним часа передаю ему 2 подписанных экземпляра и все черновики, а один экземпляр сдаю в открытую к этому времени секретную часть, где меня ждёт главный представитель нашего КБ. Проверяем мой отчет – всё нормально. Оказывается, на совещании представителей наше КБ обвинили в ненормированной заправке ракеты – обычный шаг: покатить баллон на кого-нибудь, чтобы самим за это время продумать возможные причины аварии.
Прихожу в гостиницу, где вся наша группа в полном составе ждет меня у нераспечатанных бутылок с премией (с пускового стола ракета то ушла без проблем). Пьем, ужинаем, садимся за преферанс. Через какое-то время открываем сейф и продолжаем. Спирт пьем неразбавленный и запиваем водой. Впервые видел, как могут пить алкоголики: один из пьющих держал кружку у рта и гонял спирт туда-обратно, пока кружка не опустела. Мне от одного вида стало плохо. Утром вся группа, кроме меня, спецрейсом вылетает домой. Я остаюсь до завершения первичного расследования и для подготовки совместно с представителем нашего Главного конструктора окончательного отчета. Обвинения с нашего КБ были сняты.
Однажды накануне запуска, перед опечатыванием лаборатории обнаруживаю, что датчик давления на основной магистрали заправки гептила (чрезвычайно опасный топливный компонент, который не выводится из организма, но накапливается до смертельной нормы) вышел из строя. Докладываю на командный пункт. С учетом опыта расследования причин неудачного пуска требую сбросить давление в магистрали и прошу разрешение на замену датчика. Одеваю защитный костюм, противогаз и в одиночестве лезу в потерну. Нахожу датчик. Вывинчиваю. Остаточное давление выбрасывает гептил. Никак не могу ввинтить новый датчик: перчатки толщиной около 1 мм, мелкая резьба и встречный поток жидкости. Время поджимает – скоро заправка! К черту! Снимаю перчатку и голой рукой устанавливаю датчик. Бегу к выходу, сбрасываю химзащиту и мою, мою и мою руку. Густо намылив руку, бегу в лабораторию, тарирую датчик, прописываю нуль, опечатываю помещение и бегом на эвакуацию. Там рассказываю о происшедшем. После пуска едем домой разыгрывать пулю. Партнеры ощущают резкий запах сероводорода. Каждую сдачу я бегу намыливать руку. Утром стал чувствовать себя хуже. Руководство принимает решение оставить меня на космодроме для обследования. Прошу ребят ничего не говорить ни в КБ (такую команду они получили и без меня), ни Ирине – обычное продление командировки. Врач, осмотревший меня, разводит руками: он, кроме того, как дать мне укрепляющие пилюли, ничего сделать не может. Я временами начинаю забываться.