На эту тему я тоже попытался с ним поговорить, пока мы готовили ужин. Был конец июня, после восьми, солнце уже гасло. На вечер мы затеяли баранину в маринаде с розмарином и лаймом. Готовили ее с фасолью из банки над ревущим костром.
– Хорошо, – сказал я.
Он кивнул.
– Пока отец не умер, мы часто вместе ночевали в палатке, – рассказал я.
Он подумал и отозвался:
– У нас в прошлом году умер учитель. Говорили, у него был СПИД, но, по-моему, просто пневмония. Он был совсем старый.
– Что ты тогда почувствовал? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Он был хороший. Но мне казалось, это не по-настоящему. Вчера он был здесь, а сегодня урок ведет дама в большом башмаке. Было так, будто его уволили.
– В большом башмаке? – не понял я.
– Понимаешь, – ответил он, – у нее вроде бы одна нога была длиннее другой.
Я подумал, не объяснить ли ему биологические реалии смерти: что происходит с телом, как оно выглядит, как пахнет, – но отказался от этой мысли. Пусть и дальше верит, что учителя уволили. Сознание смерти, ее неизбежности может поглотить, стоит только позволить, а мне хотелось как можно дольше защищать его от этого.
Я спросил, помнит ли он время, когда был маленьким, а мы с его матерью еще не расстались.
– Помнишь, например, прогулки на пляж Венис, на набережную?
Он помотал головой.
– Мы ходили туда каждую субботу, завтракали на пляже. Ты любил бегать по песку. Тебе было года три или четыре.
– Правда? – спросил он. И сказал, что терпеть не может пляжи. – Мне не нравится океан. Он никогда не бывает спокойным, вечно шумит.
– А еще что? – спросил я.
Он обдумал вопрос:
– Блендеры. И лошадей. От лошадей у меня мурашки по коже. И цветы. Как пахнут срезанные цветы, вода, когда их слишком долго оставишь дома.
– Запах распада, – объяснил я.
– Ага. И еще человеческие зубы, когда испорченные. Как у ведьм в кино. Мне приходится выключать. Хочется самому себе выбить зубы. Чувствуешь языком могильные камни во рту.
Я перевернул баранину над огнем. Жир капал в костер, язычки пламени танцевали.
– А что ты любишь? – спросил я.
– Люблю, когда идет снег, – сказал он, – и все глохнет. И под ногами хрустит. На ощупь нравится и потому, что слышно, как люди подходят.
– А мне нравится прыгать в воду, – сказал я. – Первая секунда, когда начинаешь погружаться, когда ты уже в воде – и еще нет.
– Сиденья в кинотеатре, – вспомнил он. – Всюду красный бархат.
Мы в тот вечер съели все – двое мужчин у костра – и дочиста вылизали тарелки.
Потом я лежал в палатке и слушал, как он дышит. Я много лет не слышал этого звука: ритмичного дыхания моего старшего сына во сне. Когда-то он был младенцем, маленьким и беспомощным, но то время ушло. Почему жизнь проходит так быстро? Теперь ему пятнадцать лет, у него мальчишеские усики. Теперь он – книга с колючей обложкой. Когда-то я его знал: крохотное тельце, свет его улыбки, запах дыхания – но он ускользнул от меня.