– Дэнни, – попросил я, – пожалуйста. Я не хочу ссориться, но ты должен разрешить апелляцию.
– Нет, – отрезал он. – Так лучше. Я долго не выдержу – жить в ящике с унитазом, смотреть на акварельные горизонты.
– Может, мы добились бы для тебя перевода.
– Нет, пап. Здесь мне и место – среди худших из худших.
Мы не для того живем на земле, чтобы поступать правильно.
– Чушь, – вскрикнул я. – Чепуха. Ты добрый мальчик. Ты сделал ошибку.
– Пап, – спокойно произнес он, – мы оба знаем правду.
– Какую правду?
– Я должен был погибнуть в той авиакатастрофе, – сказал он.
Потрясенное молчание. У меня не было ни мыслей, ни слов.
– Ну вот, я просто решил, что тебе надо узнать, – сказал он. – Спокойной ночи.
– Нет. Дэниел, подожди!
Но он пропал. Я долго стоял, прижимая телефон к уху, усилием воли призывая его вернуться. 14 декабря. Шесть месяцев. Моему сыну осталось жить шесть месяцев. Эта мысль схватила меня за горло, душила.
Я долго стоял там, незряче глядя на проезжающие машины. Чувствовал себя, будто свалился на дно пересохшего колодца и умираю от жажды в яме, предназначенной поить целую деревню. Ко мне подошла девочка-подросток. Она вела на растрепанном веревочном поводке щенка. Волосы у нее слиплись шнурками. Спросила, нет ли у меня немного мелочи. Я достал бумажник и подал ей стодолларовую купюру.
– Я тебе отсасывать не собираюсь, мужик, – сказала она.
– Нет, – ответил я. – Я отец. Пожалуйста, купи себе поесть.
Я спросил, ходит ли она в школу. Она ответила, что подумывает, но пока ей бы просто что-нибудь поесть.
– Тебе есть где сегодня ночевать?
Она пожала плечами. Я, не задумываясь, протянул ей ключ от номера в отеле.
– Это номер в «Интерконтинентале». За него заплачено до четверга. Вымойся, пользуйся сервисом. Тебя там никто не потревожит.
Она колебалась.
– Я приезжал на конференцию, – объяснил я, – но до конца не останусь. Не могу. Должен быть в другом месте.
– Где? – спросила она.
Я подумал о выброшенной при переезде одежде, о состриженных волосах, о сброшенном весе. Подумал о троих сыновьях и жене, которая любила меня, о бывшей, любившей только самое себя. Подумал о препаратах, которые вольют ему в кровь, о токсинах, которые парализуют мышцы и остановят сердце. Человека, которым я был пятьдесят лет, больше не существовало. Был новый.
– В Айове, – сказал я. – Я еду в Айову.
Он решил пока пользоваться поездами. Было 20 мая 20… прошло три месяца после исхода из Монтаны, после великого бегства от зимы. Путь между «там» и «здесь» научил его обходиться без корней. Он быстро переезжал из города в город, нигде не задерживался дольше нескольких дней. Якима, Сиэтл, Портленд, Юджин, Кламат, Юрика, Юта, Сан-Франциско, Беркли, Дэвис. Он на всю жизнь насмотрелся секвой, ночевал на пляжах Северной Калифорнии и просыпался ногами в океане. После года в глубине материка бесконечный прибой приносил облегчение. Он ехал, дождевые леса сменялись скалами у Тихого океана, засушливыми холмами, виноградниками. Мужчины в затрапезной одежде сменялись чистыми и подтянутыми, потом толстяками. Женщины без возраста провожали его взглядами из трейлеров и кемпингов. Они подмигивали ему в столовых и показывали палец с заднего сиденья отцовских мотоциклов.