«Из четырехсот российских пород домашних животных сто уже исчезли или почти исчезли, — отмечает Юрий Столповский, председатель правления общества „Сохранение общенациональных биологических ресурсов“. — Точных цифр, сколько потеряли, не знает никто. Утраты в птицеводстве составляют от 38 до 46 пород, в скотоводстве — 31. Но главная проблема заключается в том, что страна теряет огромный генофонд, который может понадобиться и нашим потомкам, и нам самим. Каждая порода, выведенная, то есть целенаправленно созданная, на территории России, — это тоже часть нашей культуры, традиции». А во многих случаях, как северный олень для ненцев, чукчей, эвенков и эвенов, — основа быта и цивилизации. Уже поэтому исчезающие породы домашних животных должны сохраняться, хотя бы в зоопарках.
Лошадей, скажем, осталось всего миллион 300 тысяч, и значительная часть поголовья приходится на якутскую лошадь. А как сложилась судьба других? «Дела обстоят наихудшим образом: часть пород мы просто потеряли, часть, может быть, еще номинально сохранилась, но находятся в таком состоянии, что рассуждать об их будущем уже не приходится, — говорит Юрий Прохоров, генеральный директор Московского конного завода № 1. — Знаменитую буденновскую породу, выведенную под кавалерию, пытались воссоздать, но толка из этой затеи так и не вышло. Донская — наша старейшая порода — почти утеряна». Разнообразие еще сохранилось, но исконно русских пород осталось крайне мало. Еще сто лет назад в стране только разведением чистокровных орловских рысаков — первой в мире рысистой породы, выведенной именно в России графом Алексеем Орловым, занималось более полутора тысяч заводов, сейчас — всего четыре. Если большинство пород домашнего скота существует, пока их едят, лошади — пока они бегут и скачут. Нет больше кавалерии, ямщицкой службы и прежнего крестьянского уклада. И вполне закономерно исчезают лошади. Хотя орловские рысаки могли бы нести службу в пограничных войсках или в конной милиции.
Самое тревожное в утрате биоразнообразия домашних пород и культурных растений не в том, что они исчезают. А в том, что они уходят, не будучи как следует изученными современными методами. Кто знает, не теряем ли мы вместе с ними действенные средства от серьезных заболеваний, источники необходимых для нашего рациона микроэлементов, а главное, генофонд на случай гуманитарной катастрофы? Подобной той, что уже пережили некоторые страны, перешедшие на монокультуры и забывшие о собственных, копившихся веками богатствах. Так, в Эфиопии, подарившей миру сорго, кофе и «черную» пшеницу — очень скороспелую, с высоким содержанием белков, устойчивую к ряду болезней злаков, — в последние десятилетия, как и везде, произошло резкое сокращение разнообразия сельскохозяйственных пород и культур. Древние сорта оказались сильно потеснены современными, более продуктивными, но далеко не всегда приспособленными к местным условиям. И вполне закономерно, что в 1980-х годах новые сорта из Европы не смогли противостоять засухе и болезням. Наступил голод, унесший жизни более 400 тысяч человек. Тогда и вспомнили, что ботаник Николай Вавилов в 1927 году вывез из Эфиопии образцы местной пшеницы, и обратились в СССР с просьбой поделиться старыми сортами, что и было сделано: результат работы одного ученого ныне, по сути, спасает страну.