— А фамилия, имя? Неужели никого не называл?
— Нет. Сказал только, что нам угрожает опасность и может случиться провал агентурной сети.
— Однако он приказал тебе, несмотря на опасность, передать еще одно донесение в Центр. Что тебе известно о содержании этого донесения?
— Ничего. Донесения всегда были зашифрованы.
— В гестапо имеются неплохие специалисты по дешифровке.
— Вы подозреваете меня? Разве можно этим шутить?!
— Никто тебя не подозревает. Успокойся и возьми себя в руки.
— Если бы я был агентом гестапо, то уже давно выдал бы Юзефа. Только я один из всей нашей агентурной сети… — начал он и замолчал, вспомнив, что Юзеф еще не появился здесь.
— Да, конечно, — проговорил капитан Антонов, — только ты один из всей сети знал все четыре его квартиры и фамилии, которые он менял.
— Если вы меня подозреваете…
— Адама я знаю восемь лет, — сказал Бартек. — Если это имеет для вас какое-то значение, то могу поручиться за него.
Адам вышел.
— В этой истории мне что-то не нравится, — сказал Антонов. — Юзеф предупреждает их об опасности, а сам куда-то бесследно исчезает. Радиостанция целый месяц дезинформирует Центр, передает фальшивые донесения, а радист появляется у вас целый и невредимый.
— Это не совсем так, — возразил Бартек. — Он был серьезно ранен при побеге и чувствует себя очень плохо… Настораживает прежде всего сообщение Зарембской о том, что Сковронек был взволнован и чего-то боялся.
— Вот здесь как раз и зарыта собака, — отозвался Антонов. — Нам еще не все известно, и мы должны это выяснить. Логично было бы только одно объяснение: предал тот, кто знал Юзефа Подлясиньского. Позднее кому-то удалось напасть на след радиостанции, может быть, даже захватить ее вместе с радистом. Допустим, что Юзеф вне подозрения. Тогда следует предположить, что он получал донесения, уже кем-то препарированные, и, ничего не подозревая, передавал их на станцию, которая и дезинформировала Центр.
— Давайте не будем спешить с выводами. Подождем, что скажет радист, — заметил Бартек.
Сковронек наконец пришел в себя, хотя был еще слаб, рана беспокоила его.
— Когда я работал на передатчике, отстукивая последние слова донесения в Центр, — рассказывал он тихим голосом, — то услышал, как кто-то ломится в дверь. Это были немцы. Стереть на дверях условный знак уже не было возможности. Согласно инструкции, я пытался уничтожить прежде всего шифры. Бросил в камин их и донесение, которое получил в тот день. Но, как назло, поджечь не удавалось. Тогда решил полить керосином. Открыл двери на кухонную лестницу, но услышал, что и там немцы. Несколько солдат и два офицера… А потом вошел еще один в черном мундире. — Портной с трудом на миг прикрыл глаза, а потом снова открыл. — Когда вошел тот гестаповец в черном мундире, один из офицеров начал ему докладывать. Я запомнил даже фамилию того офицера: обер-лейтенант Клос… И тогда я, использовав замешательство, выскочил в окно. Едва я спрыгнул на землю, как почувствовал, что ранен, хотя выстрелов не слышал…