Они оба весьма ценили эти полуденные и вечерние беседы. Общаясь, супруги узнавали друг друга и считали искусство разговора некоей формой любовного состязания. В этой области Анна была расположена признать чье-то превосходство не больше, чем в какой-либо другой. У нее имелся диплом психолога, она рассуждала о Фрейде и Юнге так, словно лично их знала, и, естественно, изначально считала свое мнение по какому бы то ни было поводу единственно верным. Но она была сбита с толку и вначале даже повержена манерой Дика, своеобразие которой, как Анна льстила себе, она почувствовала с первого же дня. Подобно тому, как существуют совершенно особенные любовники, Филип был неподражаемым собеседником, которому, для того чтобы раскрыться, не хватало только понимающего партнера. В отличие от Клео, которая была слишком хорошей подругой, слишком искренней и не прибегающей ни к каким уловкам, чтобы сделать свою речь более эротичной, Анна умела многое.
Это было не только вопросом культуры, в конце концов, всегда можно найти человека, способного с одинаковой непринужденностью рассказать о Шопенгауэре, об аборигенах Австралии или о Нюрнбергском процессе. Нет, тут было нечто совсем другое, некая манера одновременно пылко и вероломно подкапывать почву, защищая с одинаковым рвением совершенно противоположные мнения. У собеседника Дика, вне зависимости от того, каким было мнение, которое он защищал вначале, вдруг возникало впечатление, что это Филип его к нему подвел. В споре с Филом ничто никогда не являлось постоянным, окончательным, усвоенным. Самый солидный довод, который собеседник держал про запас, чтобы спутать его, вдруг волшебным образом превращался в свою противоположность и становился аргументом в пользу Дика. Как другие гипнотизируют змей, он гипнотизировал идеи, заставляя их свидетельствовать в пользу того, что он хотел, а добившись желаемого, требовал, чтобы те же самые идеи утверждали обратное, и они снова его слушались. Разговор с Диком походил не на обмен мнениями, а на поездку на американских горках, где собеседник играл роль пассажира, а он — вагона, рельсов и законов физики. А еще он очень любил игру в Крысу.
Филип приучил девочек к этой разновидности Монополии, чтобы сделать вечные покупки недвижимости, от которых они были без ума, менее скучными. Суть этой игры состояла в том, что Банкир, вместо того чтобы довольствоваться ролью арбитра, обладал, подобно Крысе, неограниченной властью менять правила игры. Когда захочет, как захочет, и при этом никто не имеет права потребовать у него объяснить причину этих изменений, а в дальнейшем они его ни к чему не обязывают. Этакий вечный карт-бланш, диктатура в чистом виде, отрицание самой идеи законности. Для того чтобы как следует поразвлечься, в интересах игроков было выбрать Крысой самого порочного и самого изобретательного из них («Фил! Фил!» — радостно кричали девочки). Крыса, достойная этого имени, должна умело распределять мучения, которым она подвергает игроков; позволить им думать, что за ее произвольными решениями стоит некий план, и вырвать их из обычного способа играть в Монополию, используя все средства — от горьких разочарований до обманчивых поощрений, чтобы ввергнуть их в полный хаос; но при этом интерес и напряженность игры не должны ослабевать ни на минуту. Дик был прирожденной Крысой, которая в то время, о котором идет речь, начала раскрываться в полной мере. Недовольный возражениями, он, случалось, в ходе беседы беспардонно отпирался от своих слов, которые все остальные абсолютно точно слышали от него несколькими минутами ранее. Если Филипа пытались пристыдить, он огорченно и смущенно смотрел на собеседника, словно бы спрашивая себя, уж не имеет ли он дело с глухим, извращенцем или сумасшедшим. Анна в таких случаях замолкала, изумленно раскрыв рот. И если впоследствии подобное поведение мужа приводило ее в отчаяние, то поначалу внушало ей нечто вроде уважения.