Итак, двадцать шестое февраля — вот оно. Значит есть у меня буквы «о», «ф», «е», «в». Сокращает, значит. Отчеркнутое слово — и одна из букв крупная, значит имя. Кого я называла? Репин, Канкрин, Монтебелло, ди Больо, Радолин, Брекенридж, Трубецкой. И вот мы потихоньку нажили еще буковок. Да, не все, но остальное — уже вопрос времени. С компьютером было бы проще, но и так пару дней посидеть — разберусь. Бесхитростный человек, доверчивый.
* * *
Тюхтяев вернулся к обеду мрачный и неразговорчивый.
— Может быть больницы объехать? — робко предположила я.
— Нет его нигде. Ни его, ни Репина. — он в сердцах стукнул по столу. — И на что была эта скрытность?
Четвертый день. В мое время после двух суток безвестного отсутствия уже неприятные версии строят.
— Как думаете, они живы?
— Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. — гениальный совет.
Он обошел кабинет, издалека окинул взором схему.
— И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?
Ну раз уж надежда только на мои предчувствия, то дело, видать, совсем плохо.
— Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.
— Кого? — он с изумлением уставился на меня.
— Поклонников той козочки.
* * *
Свидание с сеньором ди Больо назначили в приличном месте — у Кюба, за завтраком.
Мой поклонник за эти четыре месяца резко сдал, черты лица заострились, сразу стало понятно, что морщин у него больше, чем комплиментов, хотя за ними до сих пор дело не вставало.
— Графиня, я непередаваемо счастлив нашей новой встрече. — И целует лапку с едва заметной иронией.
— Я тоже очень скучала без наших бесед, дорогой маркиз.
Обсудили невероятную утрату, постигшую мировую музыкальную общественность — смерть композитора Антонио Каньони (кто это и стоит ли так сокрушаться?), дурную погоду и печальную судьбу предшественников.
— Сеньора, я в восторге от Вашей страны, но это форменное бедствие для уроженцев солнечного Юга. Здесь все так сложно, так дорого и столь строго!
— Не думаю, сеньор Карло, что так уж строго. — лукаво улыбнулась ему из-за яблока.
— Ох, сударыня, та история — пример исключительной иронии и самообладания одной юной особы. Полагаю, она стала свидетельницей недопустимого разговора.
Потупила взор.
— Я сам бы не придумал лучше на Вашем месте. И поделом мне, старому грешнику. Но прочие-то!!! Ди Бизио похоронил тут карьеру и был готов на путешествие в Калабрию или на Сардинию, но только не в Ваши туманы и снега. А Марокетти — безобиднейший коллекционер скульптур и картин. Подумать только, ему поставили в упрек именно тягу к прекрасному.
— Какие жесткосердные люди! — посетовала я.