Приходили посетители — а граф забрал меня к себе, под присмотр, после того как немного… вышел из себя, узнав о предложении сплавить в Малую Охту. Любит, наверное, по-своему. Вместо Тюхтяева, которому сам Бог велел разрешать такую ситуацию, появлялись другие люди — в мундирах и штатском, с пронзительным взглядом или просто лениво разглядывающие роковую женщину, чудом выжившую при такой катастрофе. Сначала о чем-то спрашивали, потом начали писать вопросы на грифельной доске — на эти я уже апатично отвечала.
Да, карета принадлежит графу. Нет, пользуюсь крайне редко. Нет, покойный не планировал эту поездку и оказался там случайно. (Из-за меня он там оказался, понимаете?!!!) Нет, о слежке за Его Превосходительством не догадывалась. И о нападении на покойного господина Тюхтяева он сам не распространялся. Не знала, что постороннего человека, сотрудника жандармского управления убили при подготовке к теракту. Да, нападавшая не рассматривала, кто именно находится в карете. Нет, я не запомнила ее лица. Не уверена, что смогу узнать голос, но постараюсь. Мария Гершелева? Да, фамилия мне знакома. Ах, брат недавно погиб? Трагедия для родителей, конечно. Обратиться к следствию? Хочу. Лично ходатайствую о смертной казни. Я не преподобномученица Елизавета, я хочу возмездия.
Приводили священника, которому так и не удалось смягчить мою кровожадность, заглядывали знакомые Ольги, наперебой твердившие о милосердии и, наконец, пришел граф.
Он долго молчал, рассматривая мое осунувшееся лицо — я как-то добралась до уборной и аж не узнала себя в этой бледной немочи.
— Что нового? — без эмоций уточнила я.
— Все идет своим чередом, Ксюшенька. Три недели уже…
— Отвезите меня. Туда.
И это была моя первая озвученная реакция на смерть жениха.
Утром мы стояли перед могилой, все еще покрытой редкими кочками цветов. Простой крест с обязательной строкой молитвы и все. 1849–1896. Нет больше человека.
Я положила поверх замерзших и побитых дождями растений свой венок из алых роз — самый большой, какой поместился в экипаж, помолилась на коленях и встала. Его не было здесь. Такой живой, суетливый, энергичный — он мог остаться дома, на работе, но не в приюте покоя и скорби.
— У… Михаила Борисовича была коллекция камней. — обронила я в карете. — Хорошо бы ее выставить в каком-нибудь музее. Он бы оценил.
— Да-да, обязательно. — засуетился граф. Помолчал. А потом осторожно спросил. — А себе ты хочешь что-то оставить? На память? Его вещи скоро отправят сестре, а квартиру распечатают.
Как-то я так посмотрела на родственника, что он без лишних слов велел сменить маршрут и вскоре я переходила порог той тесной квартирки, где была лишь раз. После смерти хозяина тут перебывало множество людей, которые не считали порядок и чистоту приоритетом. Но на комоде все еще стояли мои фотографии — я даже не помнила, что делала некоторые снимки. Вот эта, например, точно с той приснопамятной вылазки с фоторужьем. Здесь я с одержимым блеском в глазах и яростью охотника.