В конце ноября разыгралась метель. Люся предупредила, что Тюхтяеву это дастся тяжело, но одно дело слышать, а вот переживать… Ночью я услышала шарканье по кабинету. Накинула пеньюар и как была босиком бросилась вниз.
Чуть сгорбленная фигура изучала пейзаж за окном. Издалека его можно принять за Квазимодо, причем сходство лица хотя и начало теряться, но чем дальше, тем больше наша история приобрела нехорошую общность с известной книгой. И пусть я не тяну на Эсмеральду (не надо только опять про козу), скоро приедет наш Феб, и кому-то предстоит несколько неприятных сложных разговоров. Но я вновь малодушно отложила переживания на потом, продолжая растягивать восторг от созерцания живого Тюхтяева прямо сейчас.
— Больно, Михаил Борисович?
Отрицательный жест.
Подхожу ближе — отстраняется. Но куда же отстранишься в одном-то доме. Я прижалась лицом к широкой спине.
— Кссс. — закашлялся.
Пока бегала за водой, капала туда опий, поняла, что согласна и на кошачью кличку отзываться. Лишь бы звал.
Вместе прогуливаемся до его спальни, наблюдаю как он укладывается на кровати — Люська требовала сна только на спине, осторожно массирую голову. Вряд ли боль уходит, но он постепенно успокаивается и засыпает. Я немного постояла, прежде чем уйти. В конце-то концов, это мой собственный дом. Вытянулась вдоль правого бока тонкой стрункой — благо за этот год мы оба похудели, да и в доме на Васильевском острове та кровать точно поуже была. Зато можно трогать его, когда приснится, что это все только иллюзия. В другие ночи приходилось бегать по этажам и проверять. И пропитываться запахом его тела. И ощущать рядом тепло родного человека. Да мало ли плюсов у совместного сна?!
Проснулась от ощущения, что меня рассматривают. Расплылась в улыбке от уха до уха.
— Доброе утро.
Без эмоций поправляет упавшую на лоб прядку. Ничего, я и за двоих поулыбаюсь.
Убедившись, что я полностью пробудилась, достает из-за подушки доску, на которой более аккуратно чем обычно, округлым почерком выведено: «Не стоитъ оставаться со мной изъ жалости». Когда меня Лазорка раз копытом в грудь приложила, воздух выбился так же. Скатываюсь с постели и с сожалением осматриваю его. Ни одного живого места.
— Вы, Михаил Борисович, даже не представляете, сколько труда и времени мы с Люсей вложили в Ваше тело. Именно поэтому бить Вас жалко. Но Вы должны запомнить, что придет день, Вы поправитесь и тогда я вернусь к этому разговору. А ребра что, и еще раз заштопаем.
Потянулись дни с подчеркнуто-официальным общением. Да, я меняла повязки вместе с Люсей, но чаще оставляла их наедине. Мы вместе ели в тишине. Сестра обычно клевала что-то одна, да и вообще упивалась самостоятельностью, порой ночуя в маминой квартире. Визиты Фрола делали ужины менее тягостными, но купцу самому было неуютно в такой напряженной обстановке, и вот уже на этой неделе он сообщил, что не сможет прийти. Когда Тюхтяев начал произносить первые слова — хриплые, словно поломанный патефон, то оба быстро погасили искренний восторг и продолжили в прежнем градусе.