Он даже не сразу понял, что речь о Жорке. В голове не укладывалось. А когда увидел его на больничной кровати — худенького, слабого, с запавшими, безжизненными глазами, расплакался как баба.
Забрал из больницы, нанял врачей, охрану. А тут еще появилась Санникова с вопросами. Он не хотел подпускать ее к сыну, но женщина сумела его уговорить. Она приезжала к ним дважды, пока Жора был жив, разговаривала с ним, помогала бороться…
Мальчик практически ничего не мог рассказать о том, что с ним случилось. Напряженно морщил лоб, но мысль ускользала. Сосредоточиться не было сил. Жизнь вытекала из него по капле. Но что-то о летучей мыши он все-таки успел ей сказать…
Санникова приезжала и на похороны Жоры. Павел Георгиевич вспоминал о ней с благодарностью. Она сделала все возможное, чтобы успокоить его жену, приехавшую из-за границы на похороны сына и с кулаками кидавшуюся на Осетрова. «Я предупреждала тебя! — захлебываясь слезами, кричала она. — Кому нужно то, что ты делаешь, если родной сын…» Санникова стояла с ней рядом на кладбище и поддерживала ее под руки, хотя сама выглядела нелучшим образом. Ведь это именно она просидела с умирающим мальчиком последние дни. И не по долгу службы, в этом не было никакой необходимости, а из сострадания.
В последний раз Павел Георгиевич виделся с Костиной мамой позапрошлой осенью. Она попросила его о встрече, причем настаивала на том, чтобы встреча была на нейтральной территории, не в офисе. Наверно, догадывалась, что за ней следят… Встреча была короткой. Ни у нее, ни у Осетрова лишней минуточки не было. Павел Георгиевич вспомнил, что она отказалась от кофе и пообещала, что не займет у него много времени. Спросила, не звонили ли ему больше с угрозами. Осетров пожал плечами. Такие звонки для него в последние пять лет стали привычными. Он не защищен от них. Санникова попросила его внимательно изучать корреспонденцию, не доверяя секретарю. Потому что секретарь может расценить как шутку листок с нацарапанным изображением летучей мыши. А потому, если такое письмо будет, то Павел Георгиевич даже не узнает о нем.
«С чего вы взяли, — спросил он ее тогда, — что такое письмо непременно будет?» Она показала разорванный пополам смятый листок. «Что это?» — спросил побелевший Осетров. «Содержимое вашего мусорного ведра на следующий день после смерти Жоры. Вы ведь в тот день на работе не были». Павел Георгиевич не мог справиться с собой. «Но ведь это равносильно тому… Они же расписались в содеянном! Я…» — «Мы пока ничего не можем сделать. Слова Жоры не являются доказательством. Врачи подтвердят, что мальчик почти все время бредил… Но я обещаю вам, что не оставлю этого. К тому же я вчера обнаружила кое-что…» Санникова стояла у двери, но Осетров преградил ей дорогу: «Я должен знать!»