- Ну, говори.
Он склонился ко мне и на ухо прошептал:
- В общем, сир*, я это...
- Да не мямли, говори.
- Хочу признаться, что на исповеди сказал, что поклялся служить князю, который поставил целью своей жизни вернуть Софийский Собор в лоно материнской православной церкви.
- Еще что говорил?
- Ваше имя назвал, сир. Затем, все о своей жизни рассказал.
- А грехи батюшка отпустил?
- Да...
- Вот и отлично, ты сделал все, как надо.
В это время подошел Антон.
- Слушай, - сказал ему и кивнул на Ирину, - А проводи-ка крестную домой. И еще, я ей предложил отправиться вместе с нами, у нее в жизни возникли некие проблемы. Короче, как крестная крестному она тебе сама должна рассказать но, ни славянских наречий, ни испанского языка она не знает, так что позже сам все расскажу. Ничего, Ира, - повернулся к ней и сказал по-турецки, - Если отправишься с нами, всему научим. Это предложение от чистого сердца, так что не прощаюсь, а говорю до свидания.
- До свидания, благородный Михаил, мы с братиком подумаем, - она еще раз поклонилась и вместе с Антоном заспешила на выход.
Мы с Данко пошли следом, но по пути внезапно встретились с тем самым степенным батюшкой, который правил службу и проводил обряд.
- Уже уходите, дети мои? - спросил, но смотрел именно на меня, его глубокие, темные глаза были внимательны и насторожены, словно он говорит с человеком, от которого можно ожидать незнамо чего, - А не хочешь ли и ты исповедью облегчить свою душу?
* Во всех странах Европы так обращаются к высшей коронованной особе. Но главный герой в данном случае не понтуется и не тузуется. Именно в Испании это есть обычное обращение всех вассалов к своим сюзеренам, особенно в походе.
- Не готов я, отче. Сейчас вы воспримете мои слова, как исповедь тронутого умом недоросля. А вот осенью у вас появятся основания мне верить, вот тогда-то и исповедуюсь. Мало того, буду просить аудиенции у Вселенского Патриарха. А так да, грешен я отче, очень.
- Что ж, склони голову, - я немедленно склонился, а он укрыл меня епитрахилью** и прочитал молитву, затем, отпустил грехи и перекрестил, - Иди с Богом. Не греши, и пусть поступки твои будут богоугодны.
В прошлой жизни, честно говоря, особо набожным человеком не был, к тайне исповеди относился несколько насторожено, да и во многих священнослужителях видел не слугу Господа, а бизнесмена. Но сейчас-то точно знаю, что среди православных служителей еще не успели родиться пидорасы (в прямом и переносном смысле этого слова), которые бы торговали интересами собственной церкви. Тем более, церкви-мученицы, находящейся во враждебном религиозно-политическом окружении и потерявшей свои важнейшие святыни. И не мучает меня никакая шпиономания в стенах этого храма, и не боюсь, что буду продан недругу.