Таким образом, любое крупное движение по последовательному отбору и упорядочиванию действительно массивных информационных пластов неизбежно означало, что слишком кто-то умный слишком много хочет. (Крики «Точно, брат!», «Мочи скурмачей!») И ядовитая ноосфера, окружающая Зону, реагировала, братья, однозначно – моментальным пробуждением и непреодолимыми агрессивными действиями бюрократическо-корпоративных големов демократии, братства и свободы в их современной онтологии. (Тишина. Голос точно Весёлаго: «Ты что, дурак?» – «Он не дурак, а брат!» – «А какая разница?» Хохот.)
Вы меня не обидите, братья! Хороших людей на планете ещё очень много, но они решительно друг другу не доверяют. Вплоть до взаимного, братья, уничтожения. Что, впрочем, не может нас удивлять, зная-то человечество. («А ты-то его знаешь?», «А оно тебя знает?», «А шляпа у тебя слетела?») Наоборот, удивляют редкие, но непрекращающиеся проявления доверия.
Но эти самые проявления доверия ещё хуже, если судить по результатам! Всегда – тотальное уничтожение субъекта или объекта, к которому, к которым доверие применяется… («Наоборот! Которые применяют!», «Мочи скурмачей!», «Братья, пиво кончилось!»)
(Хохот.)
ГЛАВА 8
ЛИС
Коростылёва торкнуло в половине второго ночи ровно: как кот, очнувшись, и сев на постели, он сразу посмотрел на светящиеся часы. Девчонка, спящая рядом, явственно пробормотала: «Из Полинезии черешня, не липецкая…» Она не проснулась, не шевельнулась, лишь пробормотала про Полинезию и глубоко вздохнула. Пол был тёплый; не заботясь о шуме, Коростылёв включил свет на кухне, поставил чайник, насыпал в чашку растворимого кофе Black Jack, сел перед чашкой и принялся ждать звонка. В очередной раз он подумал, что, если бы эта самая «чуйка» не просто, скажем, будила его, а сразу указывала, куда бежать, что делать, то цены бы ей не было, этой чуйке. Можно было, конечно, уже сейчас одеваться и брести, не торопясь, по мартовскому морозцу в управление, именно в этом «брести не торопясь», в форе, чтобы проснуться и представляться подчинённым и начальству всегда бдящим деловым человеком, ценность чуйки и заключалась, и этим же и ограничивалась. В этом, да ещё в её безошибочности. Коростылёв давно перестал надеяться на ошибку. Телефон загремел одновременно с дребезжанием крышки на чайнике. Взяв трубку, Коростылёв слушал сообщение дежурного под аккомпанемент дребезга. Бежал Лис, и что-то случилось в «Двух Трубах».
Кофе остался сухим, крышка осталась дребезжать. Стремительно одеваясь, Коростылёв потряс девчонку за плечо. Истая инопланетянка, она отлично понимала, что такое тревога, сон слетел с неё, как не был. Она была красивая и сочная, пухленькая и тёплая, но имени её Коростылёв так и не вспомнил, а позже и не было причин его вспоминать. Или узнавать. «Деньги на столе, проверь дом, дверь захлопни». Она кивнула.