Вадим («Фенимор, или уже Фенимор с большой буквы Фэ? А?» – высунулся Бубнилда) слушал Петровича как космонавта Макарова. Безумие и заразно и заразительно, а старший прапорщик Николай Николаевич Петрович сейчас, судя по тону и виду, действительно пребывал совсем не в себе, как всякий, кто творит (или воображает, что творит) историю или подвиг.
Из того же бумажника Петровича появилась обёртка от сигаретной пачки, обклеенная по бокам синей изолентой. Петрович сначала показал её Вадиму, а потом дал в руки. В обёртке Вадим разглядел сухой сизый цветочек и кривой стебелёк какого-то растения с острыми листочками на стебельке. Уставился на Петровича. Петрович ухмыльнулся.
– Беннеттит! Понял, Фенимор ты мой? Древний цветок, короче. А ещё точней – протоцветок. Вот что мы «кошкой» вытащили. Живой протоцветок. Лёша две бутылки выпил на моих глазах как воду. Двести миллионов лет назад… или когда это там было. Меловый период Юрского периода, понял, сынок?.. В этой дыре – меловый период! Понял?
Он вдруг оборвал себя, перестал улыбаться и поднял палец, и сказал озабоченно.
– О! Слышишь? Стреляют где-то.
«Где-то» рядом щёлкнул предохранитель.
Вадим навсегда запомнил, что после первого попадания на лицо старшего прапорщика вернулась улыбка, и каждая из следующих четырёх пуль, прошивавших Петровича со спины, делала эту улыбку всё шире, всё веселей, всё искренней.
– Дыра времени там, понял, сынок? – сказал Петрович, булькая и умирая стоя. – Я сам… о***… уу… как воду…
И он умер и повалился набок по стойке «смирно».
Башкало перевёл курящийся зрачок пулемёта на Вадима. Вадим переступил с ноги на ногу. Башкало тихо залаял:
– Стоять, сыняра! Он – спятил. Он заслужил. И получил. Он труп. Всё! А теперь ты. Вопрос! Мне так тебя класть, сучок, сразу рядом, или с пользой для науки? А, контрактничек? Хочешь ещё помучиться? Решай сам, предоставляю. А пока автоматик тихонько на землю. И палку, палочку тоже брось. Ф-фенимор, блядь, сука!
Тьма смотрела на Вадима не мигая, без дрожи, дымок иссяк, руки Башкалы были верны, и Петровича убивал он не в истерике, и Вадима был готов убить чётко, сознательно. Собственно, лекцию по «вышел с группой, вернулся один» он читал себе, не Петровичу. Нынче не сажают. Вадим чихнул. Ты не умрёшь, сказал Бубнилда Вадиму. Тебе нельзя. У тебя девчонки. Ирка да Катенька. Да и Житкур не велел.
– Не стреляйте, товарищ прапорщик, – сказал Вадим спокойно.
– А то что? – невпопад спросил Башкало, задравши подбородок.
– А то некому будет вытаскивать из дыры живые растения, двести миллионов лет назад сдохшие. Я не соображу даже, сколько они могут стоить. Даже если по копейке за год.