Выслушав заполошное кваканье с той стороны линии и сделавшись необычайно озабоченным, Лазарев положил трубку, быстро навёл на столе пор-рядок, повернувшись вместе со стулом, открыл сейф за спиной, спрятал в него те милицейские документы, что были секретными, встал, передвинул «кобур» с пистолетом с боку – под брюшко, накинул форменную тёплую серую куртку, – а головной убор (ушанка с кокардой) и так был на нём, голову Лазарев застудить очень опасался. Что осталось? Шарф намотать, папку с бумагой взять, да электрообогреватель кустарного производства выключить. А свет в управлении выключать он не стал. И вышел на улицу, отправился по вызову.
За время его отсутствия в управлении (жители Беженска, впрочем, называли управление «участком») никаких происшествий не случилось. Потрескивал, остывая, обогреватель, сделанный из строительных скоб, и остыл. Через час в участке было так же холодно, как и на вечерней улице. На жилой половине участка, за щитом из ДВП тихонько играло и иногда бубнило новости радио «Маяк». Около десяти вечера в дверь постучали, но на стук некому было отозваться, окошки были плотно занавешены, и через несколько минут неизвестный стучавший удалился. Последней в участке остыла кастрюля с вечерней дозой овсяной каши, завёрнутая в одеяло и большой целлофановый пакет сверху. В половине двенадцатого коротко тренькнул телефон. Искра какая-нибудь проскочила.
Лазарев вернулся уже завтра, в десять минут первого ночи.
Он закрыл за собой дверь на крюк, второй раз, начисто, вытер на тряпке ноги в американских ботинках, бросил на стол папку, авоську с каким-то газетным свёртком уместил сверху папки, и сразу же включил обогреватель, поморщившись на сверкнувшую в розетке искру. Вдобавок к тягостному настроению, Лазарев ещё и замёрз, как цуцик. Обогреватель жутко гудел и трещал. Сотню раз Лазарев выходил по вызову на места умертвий, но так и не обзавёлся тем спасительным цинизмом, что присущ прокурорским и уголовным милиционерам. Потому что подавляющее большинство потерпевших – и криминальных, и скончавшихся от естественных причин – были его, участкового, знакомцы. Все были ему соседи – дальние или близкие. И никуда от этого не деться. На свадьбы он никогда не принимал приглашений, а вот на похороны ходил обязательно, даже если его забывали позвать… Даже если покойник был сволочью, как, например, Ванька Кадило, кромешный упырь… А новопреставленный Лёва Чикашин, сын Марьи Чикашиной, продавщицы из хозяйственного магазина, – с малу своего мальского мимо дома Лазарева в Собачьем бегал туда и сюда. В школу, из школы, к матери на работу. Постоянно хлеб Лазареву покупал, чай, воду с колонки носил. Замечательный парень, отличник в школе, перед самой Зарницей поступил со второго раза в Москву в институт. Приехал на каникулы, Марьи уже несколько лет, как в живых не было, – дом посмотреть, поправить… И попал со всеми. И вот умер шесть часов назад, странной и жуткой смертью. Вот и его, вежливого и умненького мальчишку, Лазарев пережил. Кончилась эта фамилия. Нет больше ни одного Чикашина на свете.