Решившись оставить ее погибать, я беру перо и пишу ей немногими словами, что я ей сочувствую, что у меня нет времени идти ее проведать, и что мне стыдно просить моих друзей стать поручителями относительно векселя, срок оплаты которого, по чести, не может быть оспорен. Я запечатываю письмо, передаю его молодому человеку, который хочет оставить мне адрес дома бейлифа, от чего я отказываюсь. Он уходит, грустный, со слугой, который ждал его у дверей.
Я говорю Клермону подняться к мистрис Паулине и спросить, могу ли я зайти ее повидать. Она велит сказать, что я тут хозяин; я поднимаюсь и нахожу, что она хорошо устроилась, на столе лежат книги и принадлежности для письма, а на комоде – тряпки, которые не свидетельствуют ни о нищете, ни даже о какой-то нужде. Она сама начинает с того, что говорит, что бесконечно чувствительна к моей доброте относительно нее, на что я без околичностей отвечаю, что это я нуждаюсь в ее добром отношении.
– Что могу я сделать, месье, чтобы доказать вам мою признательность?
– Оказать мне честь, мадам, составить мне компанию за столом всякий раз, когда у меня нет народа, потому что когда я один, я ем как волк, и мое здоровье от этого страдает. Если вы не чувствуете в себе расположения доставить мне это удовольствие, вы меня извините за то, что я его у вас попросил, но блага, которые я вам предоставляю у себя, от вашего отказа не уменьшатся.
– Я буду иметь честь, месье, есть с вами всякий раз, когда вы будете одни и когда вы об этом мне скажете. Единственное, что меня смущает, это что я не уверена, что моя компания сможет быть вам полезна или, по крайней мере, сможет вас развлечь.
– Прекрасно, мадам, я вам благодарен, и заверяю вас, что вы никогда не раскаетесь в проявленной любезности. Я даже надеюсь, что это я вас развлеку. Вы вчера внушили мне самый живой интерес. Мы обедаем в час.
Я не присел, не осмотрел ее книги, я не спросил у нее, хорошо ли она спала; единственное, что я заметил, было то, что, когда я входил в ее комнату, она была бледна, и ее щеки пылали, когда я выходил.
Я отправился прогуляться в парк, влюбленный в нее, и в твердом намерении сделать все на свете, чтобы заставить ее полюбить меня, не останавливаясь на простой любезности. Мое любопытство узнать, кто она такая, достигло высшей степени; разумеется, она могла быть только итальянка, но я обещал себе не подвергать ее ни малейшему допросу – романтическая мысль, которая приходит, однако, на ум мужчине, решившему использовать все возможные средства, чтобы увлечь сердце незнакомого объекта, весьма заинтересовавшего его.