Это письмо меня убедило. Генриетта стала мудрой; сила темперамента уменьшилась в ней, как и во мне. Она была счастлива, я – нет. Если бы я вернулся в Экс к ней, люди догадались бы о вещах, которые никто не должен знать; и что бы я делал? Я мог бы стать для нее лишь обузой. Я ответил ей длинным письмом и согласился с эпистолярными отношениями, которые она предложила. Я рассказал ей в общих чертах обо всех превратностях моей судьбы, и она описала мне подробно всю свою жизнь, в тридцати или сорока письмах, которые я приложу к этим Мемуарам, если Генриетта умрет раньше меня. Сегодня она еще жива, старая и счастливая.
На следующий день я повидался с м-м Одибер и направился с визитом к м-м Н.Н., у которой было теперь трое детей и муж, который их обожал; я передал ей добрые новости о Марколине, что я получил из Венеции, о которых я буду говорить в году 1774, после моего возвращения на родину. Я рассказал ей также историю, которая случилась у меня с Кроче, и о смерти Шарлоты, которая ее весьма поразила. Она передала мне самые свежие новости о Розали, которая, с успехом своего мужа, стала очень богатой. Увы, я больше не мог надеяться ее увидеть, потому что в Генуе вид г-на Аугустино Гримальди меня бы не порадовал. Моя дорогая так называемая племянница меня огорчила, сама об этом не зная. Она сказала мне, что находит меня постаревшим. Мужчина легко может стать выше огорчения, которое вызывает этот комплимент, но, несмотря на это, он не может нравиться, если мужчина еще не расстался с галантными отношениями. Она дала мне прекрасный обед, и ее муж сделал мне предложения, которые я, к своему стыду, принял. У меня было еще пятьдесят луи и, поскольку я направлялся в Турин, у меня хватало ресурсов. Я нашел в Марселе герцога де Вилар, которого Трончен вынудил жить своим искусством. Этот сеньор, губернатор Прованса, пригласил меня на ужин, и я был удивлен, встретив там маркиза д’Арагон, который держал банк. Я понтировал по-малой, проиграл, и маркиз пригласил меня обедать с его женой, старой англичанкой, которая принесла ему в приданое, полагаю, могу это сказать, сорок тысяч гиней, и двадцать тысяч, обращенных на сына, который был у нее в Лондоне. У этого счастливого неаполитанца я не постыдился одолжить другие пятьдесят луи.
Я выехал из Марселя в одиночестве, заняв место в коляске, направлявшейся в Антиб, и оттуда направился в Ниццу, где объединился с одним аббатом, чтобы ехать в Турин через Cola di Tenda, самую высокую дорогу в Альпах. Направляясь этим путем, я имел удовольствие наблюдать красоту страны, которую зовут Пьемонт. Я прибыл в Турин, где шевалье Рэберти и граф де ла Перуз встретили меня с большой радостью. Оба нашли меня постаревшим, но, наконец, я не мог этого избежать, в соответствии с возрастом – мне было сорок четыре года. Я свел близкое знакомство с шевалье Х…, послом Англии, человеком любезным, литературно образованным, богатым, со вкусом, дававшим изысканные обеды, которого все любили, а также с танцовщицей из Пармы по имени Кампиони, красивей которой трудно себе представить.