– Я полагаю, что вам лучше сразу уехать.
– Значит вы думаете, что дело было не так, как я вам рассказал?
– Я всему верю; но уезжайте, потому что я вижу, откуда направлен этот удар, и Бог знает, что с вами случится.
– Со мной ничего не случится. Если я уеду, меня сочтут виноватым. Позаботьтесь об этой шпаге и этом пальто. Меня хотели убить. Это убийцы должны бояться.
Я иду спать, и в семь часов утра я слышу стук в дверь. Я открываю, и входит офицер вместе с хозяином.
– Дайте мне, – говорит он мне, – все ваши бумаги, одевайтесь и идите со мной. Если вы будете сопротивляться, я вызову своих людей.
– По чьему приказу вы требуете мои бумаги?
– По приказу правительства. Их вам вернут, если не будет ничего такого, что могло бы этому помешать.
– И куда я пойду с вами?
– Под арест в цитадель.
Я открываю свой чемодан, и этот человек удивлен, видя, что он по меньшей мере на две трети заполнен бумагами. Я достаю свои одежды и рубашки, которые передаю хозяину, и оставляю чемодан, передав ему ключи. Он говорит мне взять в портмоне все, что может мне понадобиться на ночь, и приказывает хозяину отправить мне кровать. Он спрашивает, есть ли у меня бумаги в карманах, и я отвечаю, что нет, показывая ему, что у меня там только мои паспорта. Он говорит с горькой усмешкой, что именно мои паспорта он и хочет иметь.
– Мои паспорта неприкосновенны; я дам их только генеральному правителю, либо вы заберете их вместе с моей жизнью. Уважайте вашего короля: вот его паспорт, вот – графа д’Аранда и вот – от посла Венеции. Вам приказывают меня уважать. Вы получите их, только связав меня по рукам и ногам.
– Уймитесь. Давая их мне, это как если вы даете их Е.В., и если вы будете противиться, я не стану приказывать связать вам руки и ноги, но велю отвести вас во дворец, где вас заставят отдать их публично. Дайте их мне, и я напишу вам квитанцию.
Хозяин говорит мне, что лучше подчиниться, что я ничем не рискую и что мои паспорта могут быть мне только полезны, и соглашаюсь. Он делает мне квитанцию, которую я кладу в свой портфель, который он мне милостиво оставляет, и выхожу с ним из гостиницы, сопровождаемый только шестью сбирами в отдалении. Вспоминая о Мадриде, я нахожу обращение со мной гуманным. Офицер говорит, что я могу приказать хозяину отправить мне обед и ужин. Он предлагает мне пальто, потому что я не хочу свое, простреленное в двух местах пулей, и дорогой я рассказал этому начальнику сбиров все то, что случилось со мной ночью. Он выслушал меня внимательно, не ответив ни словом.
В цитадели он передал меня военному офицеру, который поместил меня в комнату без мебели на первом этаже, окна которой, без решеток, выходили на площадь. Солдат меня запер. Секунду спустя солдат принес мне мой ночной мешок, и четверть часа спустя мне принесли превосходную кровать с покрывалом из узорчатого дамаска, с двумя другими, потому что 16 ноября холод начинал ощущаться. Оставшись один, я предался размышлениям. Что это за тюрьма? Что может она иметь общего с тем, что случилось со мной в полночь? Ничего. Считают необходимым ознакомиться с моими бумагами из соображений, о которых, будучи не виновным ни в чем, я не могу догадаться, и помещают меня в почетную тюрьму, пока их изучают? Я нахожу это в порядке вещей. Дело с убийцами – другое. Даже если тот, кого я ранил, умер, мне нечего бояться. Совет хозяина показывает мне однако, что я должен опасаться всего, если убийцы имели приказ убить меня от кого-то, у кого в руках неограниченная власть. Он был прав, но я не должен был такое предполагать. Прав бы я был, если бы последовал его совету и сразу уехал? Нет, потому что после такого поступка за мной бы, возможно, последовали, поймали и поместили в тюрьму значительно более жесткую. Эта же весьма мягкая. Нужно лишь три-четыре дня, чтобы изучить мои бумаги, меня освободят и вернут их мне. Увидят мои паспорта и будут обязаны меня уважать. Убийство не может исходить из тиранического приказа единственного человека, который может отдать его в Барселоне, потому что тогда со мной не обращались бы теперь с такой предупредительностью. Если приказ исходил от него, он должен был сразу получить информацию, что удар не удался, и тогда приказ меня арестовать таким образом утром, – это не тот выход, который он должен был бы предпринять. Должен ли я писать Нине? Есть ли здесь у меня разрешение писать?