«У нас не растут оливковые деревья; никто не выращивает их в феме Анатолик. Наш край не знает виноделия, поскольку расположен на значительной высоте. Для топки мы вместо дерева используем специально приготовленный навоз, вещь самую мерзкую и дурнопахнущую; и все необходимое для людей, для здоровых ли или занемогших, мы привозим из фемы Фракиссия, из Атталейи или из самого Константинополя».
Такое мировоззрение и эрудированный прагматизм Константина Багрянородного ярко контрастируют с агрессивной идеологией приграничных военных кланов, выраженной в «Дигенисе Акрите». Очевидная разница видна даже в грамматике и лексике: в то время как Константин Багрянородный пользовался архаичным и высокопарным языком Магнаврской высшей школы, эпическая поэма была написана на разговорном греческом. Иными словами, к середине Х века между столицей и провинциями начал возникать разрыв. Провинциальные наместники крайне недоверчиво относились к Константинополю и императорскому двору с его тщательно разработанным церемониалом и строгой иерархией. Всего этого, как один сановник советовал сыну, следовало избегать, как чумы. Гораздо лучше оставаться в своей провинции:
«Если у тебя есть своя земля, укрепленное место или поместье, где ты являешься владельцем и правителем, не позволяй себе соблазниться золотом, почестями или великими обещаниями императоров … В глазах императора и всех прочих ты будешь оставаться значимой персоной, заслуженной, уважаемой и благородной до тех пор, пока ты, твои дети и дети твоих детей будут оставаться на своей земле и при своей власти».
В свою очередь императоры из Македонской династии и их советники в Константинополе мало доверяли малоазиатским военачальникам, несмотря на все их победы, одерживаемые на границе. Как Юстиниан опасался Велизария, а Лев III и Константин V – стратигов фем, так в начале 900-х годов императоры воспринимали успешных полководцев вроде Андроника Дуки и Иоанна Куркуаса как потенциальных узурпаторов. Имея огромные богатства в виде имений в Малой Азии и командуя большими армиями, готовыми последовать за ними всюду, они могли бы свергнуть Македонян, стоило им только захотеть. И подобные подозрения были вполне обоснованными, потому что не так уж давно наместник провинции предпринимал такую попытку.
Вскоре после того, как в 913 году семилетний Константин VII взошел на престол, Константин Дука, сын Андроника, повел свои войска в столицу. Ночью сторонники, находившиеся внутри, помогли ему войти в город, и группа людей с факелами двинулась в сторону ипподрома, по дороге провозглашая Дуку императором. Но когда они дошли до ворот стадиона, те оказались заперты: жители Константинополя, верные Македонской династии, преградили узурпатору путь. Конюший Дуки, уверенный, что легко разгонит этот сброд, повел отряд вперед, чтобы освободить ворота, но не успел открыть их, как оттуда вылетело копье и поразило его. Тогда Дука решил прорваться в Большой дворец через Медные ворота. Но и там его встретило отчаянное сопротивление со стороны дворцовой стражи. Дука пустил лошадь в галоп перед своими солдатами, чтобы вдохновить их на бой, но забыл, что находится не на равнинах Анатолии: его лошадь поскользнулась на плитах мостовой и сбросила его на землю. Дука потерял сознание, и тут подоспел кто-то из его противников и отрубил ему голову. Скользкая мостовая спасла династию, но Дука подобрался к императору слишком близко. И это было только вопросом времени, когда кто-то еще решит предпринять новую попытку.