* * *
Процесс отдаления провинций можно было бы остановить и повернуть вспять, будь у Михаила на это время и ресурсы. Однако изменить менталитет своих подданных он был не в силах. В период изгнания сформировалась новая византийская идентичность, противопоставляющая себя латинянам – и не только в языке и местном патриотизме. С этой идентичностью неразрывно слилась идея православия в противовес ереси латинян. Стараясь дискредитировать Латинскую империю, императоры и дворы в Никее и Эпире немало сделали для того, чтобы внедрить эту идею в умы. А теперь, когда Константинополь был возвращен, Михаилу предстояло выстроить новую парадигму безопасности.
Поскольку после 1261 года самые серьезные угрозы для Константинополя исходили с Запада, Михаил стремился обезвредить их, устранив предлог, которым латиняне имели обыкновение оправдывать нападки на христианскую Византию. В 1273 году император написал Папе послание, в котором выразил желание приложить все усилия к объединению церквей и преодолению раскола. Его предшественники уже совершали подобные попытки, но изъяснялись туманно и не давали никаких обещаний относительно папской власти и вероучения. Михаил же со свойственной ему целеустремленностью собрался разрешить эту тупиковую ситуацию одним махом. В июне 1274 года византийские посланники приехали во французский город Лион, где проходил собор западной церкви. Не вступая в какие-либо прения, прибывшие зачитали в соборе Святого Иоанна письмо от Михаила. В нем император соглашался на объединение церквей на условиях Папы. Письмо содержало официальное принятие формулы Филиокве и признание власти Римской церкви. Также в нем выражалось согласие с западной позицией по второстепенным вопросам, таким как учение о чистилище и употребление пресного хлеба при причащении. Затем прошла служба, во время которой священники из византийской делегации открыто использовали Филиокве, произнося символ веры, и не один раз, а целых три, просто чтобы быть уверенными, что их услышали. Когда делегация вернулась в Константинополь, церемония была проведена повторно в соборе Святой Софии в присутствии императора. Так Михаил положил конец затянувшимся разногласиям Византии с Западом. Папа сразу же отмежевался от всяких планов завоевания Константинополя и восстановления Латинской империи. Ведь такой захват больше не мог считаться законным, если византийцы были благочестивыми католиками, принадлежащими к Римской церкви.
Михаил должен был понимать, что его решение встретит в Константинополе сопротивление. Наверняка он помнил рассказы о мучениках-иконопочитателях, выступавших против императоров-иконоборцев. Но он, несомненно, надеялся, что ему удастся переждать бурю, как уже было после ослепления Иоанна IV. А буря была, и устроила ее, среди прочих, сестра Михаила Евлогия, которая дерзко заявила: «Пусть лучше будет погублена империя моего брата, чем чистота православной веры». Но больше всех усердствовали монахи, особенно афонские, которые громогласно называли унию впадением в ересь. Император не скупился на розги, чтобы обеспечить принятие унии. Ее противники были наказаны и брошены в заточение. Одному особенно непокорному монаху отрезали язык. Даже Евлогия была заключена в тюрьму, хотя позже ей удалось бежать в Болгарию. Все это не особенно отличалось от прочих теологических противоречий, веками разрывавших Византию. Однако было и нечто новое. Религиозные вопросы связались теперь с этнической идентичностью. Тех, кто поддержал политику императора, поносили не потому, что они стали католиками, а потому, что их воспринимали как предателей своего народа. Один из видных придворных Михаила, богослов Георгий Метохит, жаловался, что люди кричат ему вслед: «Ты стал франком!». Напрасно он протестовал, говорил, что он патриот и вовсе не сторонник иностранной державы. Прежний универсализм изжил себя и в вопросах религии.