фоморов три огненных ливня, которые на две трети отнимут у них силу и храбрость. «Не
дам я излиться моче из тел лошадей и людей, — сказал он, — а каждый выдох
ирландцев прибавит им храбрости, доблести и силы, и не истомятся они в битве, хотя бы
продлилась она до исхода семи лет».
Затем настал черед Дагды сказать, на что он способен. «Все, чем вы хвалитесь, —
сказал он, — совершил бы и я сам». В ответ на это все воскликнули: «Вот это и есть
искусство Великого бога», поскольку имя его значило «Добрый бог», «ДагДа».
После этого Луг, Дагда и Огма отправились к трем богам Дану и на протяжении семи лет
готовились к битве и делали себе оружие. Рассказывается также, что Дагда «в пору
Самайна» (т. е. 1 ноября) встретился с Морриган (чье имя означало «Великая королева»,
или «Королева призраков»). Морриган, Бадб («громкий крик») и Маха (это имя в равной
мере употребляется по отношению ко всем трем), были мрачными женщинами-демонами,
пророчившими кровавую бойню и охоту на полях сражений. На этот раз Морриган
объявила Дагде, что пойдет и сокрушит Индеха сына Де Домнанн, «иссушив кровь в его
сердце и отняв почки доблести». Две пригоршни этой крови отдала она затем войску
ирландцев. Когда позднее Индех появился, на поле битвы, он был уже обречен.
Луг послал Дагду в лагерь фоморов, чтобы тот наблюдал за ними и, если сумеет,
задержал, пока люди Ирландии не будут готовы к битве. Дагда появился среди фоморов и
сталпросить у них временного перемирия перед битвой, те согласились, но, поскольку
выглядел Дагда как шут, они в насмешку приготовили для него кашу, ибо известно было,
что «с превеликой охотой ест кашу Дагда». Вместе с крупой сварили также коз, овец и
свиней и все это варево вылили в огромную яму в земле. Дагда должен был под угрозой
смерти все это съесть, чтобы никто потом не посмел упрекнуть фоморов в отсутствии
гостеприимства. У Дагды был с собой ковш, такой огромный, что в нем без труда
улеглись бы мужчина и женщина. При помощи этого ковша он сумел расправиться со
всем угощением, а затем сунул в яму палец и, убедившись, что там ничего не осталось,
лег спать, фоморы смеялись над тем, как нелепо он одет и какое громадное у него брюхо.
На голове у него был колпак, плащ доходил только до локтей, рубаха еле прикрывала зад,
а башмаки были сделаны из грубых конских шкур мехом наружу. Когда шел, он тащил за
собой огромную раздвоенную палицу и след от нее был подобен рву на границе двух