«В тот момент, когда кто-либо будет читать эти строки, меня, если всё получится, уже не будет на этом свете. Я и без того тянул с этим, поддавшись, как и многие другие, иллюзиям относительно того, что ещё не всё потеряно и что нашу страну ещё можно вернуть. Впрочем, изначально это было вполне возможно, но теперь всё кончено, и сопротивление потеряло всякий смысл. Рано или поздно это должно было произойти, и глупцы те, кто считал иначе.
Я должен признать, что наши враги постепенно научились на своих ошибках. У этой сволочи наконец-то появилось подобие организации, так что теперь поздно что-либо предпринять — наш момент упущен. Наше сопротивление превратилось в агонию, и моё участие в дальнейших событиях уже ничего не изменит. Того, что я видел, хватит с лихвой. Фронт на юге рухнул, отступление превратилось в бегство. Через синие мосты перешла едва ли треть от имевшихся у нас на левом берегу реки войск, и повстанцы будут в городе со дня на день, положив конец этому фарсу, что теперь называют Сараткойской эпопеей. Мы проиграли и должны с гордостью принять поражение, как и подобает мужчинам.
Что бы впоследствии не говорили, но я сражался до конца, как и был должен, покинув армию лишь в самый последний момент, когда поражение стало свершившимся фактом. Я ухожу из этого мира без сожаления, ибо едва ли здесь осталось то, о чём я могу сожалеть, и что мне будет трудно оставить. Я надеюсь, что мой поступок не будет воспринят как проявление трусости или малодушия, благо ранее мною не раз было доказано отсутствие у меня хотя бы этих пороков.
Так что теперь мне осталось только сказать: «Прощайте, я сделал всё, что был должен сделать, и куда больше, чем мог сделать человек».
Верный своему долгу и отчизне Мессеир Крейтон».
Человек в плаще отложил записку и положил пистолет рядом с ней, опершись о край стола руками, он посмотрел куда-то вдаль. Его лицо уже перекашивала злоба, чтобы успокоиться, он три раза глубоко вздохнул и, опустив взгляд, произнёс одними губами: «Поздно».
Вдруг он разразился страшным кашлем, согнулся в три погибели, едва не падая на пол, перенеся свой вес на одну руку, которой он опёрся о край стола, вторую он держал около рта. Выпрямившись, он увидел своё отражение в трюмо, стоявшем в дальнем углу комнаты, перевёл взгляд на руку, испачканную в липкой кровяной жижице, и, вновь посмотрев в зеркало, улыбнулся сам себе измождённой озлобленной улыбкой, одной рукой взяв пистолет. Времени у него оставалось мало, но этого должно было хватить, чтобы исправить самую страшную ошибку в его жизни.