Я протянул ему руку.
— Здорово!
— Здорово, бродяга! — Вольдемар ухватил мою неслабенькую длань своею знаменитой правой.
Некоторое время мы молча состязались. Как всегда, к двадцать пятой секунде я не выдержал напора его гидравлической клешни.
— Всё, Юл, пусти!
— То-то, бродяга! — Вольдемар был рад, что держит форму.
— Я видел плохой сон.
— Опять приснилось, что заболел ревматизмом? — заулыбался Хабловски.
— Да нет.
Я вкратце пересказал ему содержание сна.
Вместо оглашения пространного резюме Вольдемар взглянул на часы.
— Пускай сны толкуют экзальтированные дамочки, для нас с тобой это непозволительная роскошь.
— Где мы?
— Мы в буферной зоне. Внутренний и внешний периметры охраняются. Но для тебя освободили коридор. Пошли на свежий воздух!
Я привёл себя в порядок, подхватил рюкзак с необходимой «шкабарднёй», и мы покинули чрево фуры, в которой я, как Владимир Ленин в опломбированном вагоне, был доставлен к месту великих дел.
Стояла тёплая октябрьская ночь, воздух был свеж и вкусен. Ярко горели южные звёзды.
— Вон караулка! — показал рукой Вольдемар. — Там сейчас никого нет и до твоего ухода в Сумеречную Зону не будет.
Хабловски запер дверцы кабины и грузового отсека и бодро проговорил:
— Ну что, потопали?!
Находившаяся метрах в ста от фуры караулка была не освещена. Вольдемар отомкнул замки и провёл меня в крохотный кабинет.
— Моя персональная каюта, — сообщил он. — Жаль, гальюн на отшибе… Барахлишко поставь сюда и ступай ополоснись, если хочешь. Душ по коридору направо. А я пока соображу закуску.
Душ был крохотный. Я сбросил «свиноколы», разделся и встал под несильные струи. Вода оказалась недостаточно горячей и к тому же отвратно воняла дезинфекцией. И на том спасибо.
Когда я вернулся в каюту, Вольдемар заканчивал нехитрую сервировку. Завидев меня, он нырнул в бар и выставил такую бутылочку, за которую можно было купить эту караулку со всей командой. Естественно, исключая самого Юла.
— Режешь последний огурец? — спросил я.
— Лимоны я порезал заранее, — усмехнулся Вольдемар. — И сахаром присыпал, чтобы дали сок. Всё, как ты любишь, а для хорошего человека и последней коллекционной бутылки не жалко.
— Да не хороший я.
— А какой?
— Гуттаперчевый.
— Тем более.
Вольдемар достал из шкафа посуду. Мне он определил крошечную коньячную стопку, а себе — огромный фужерище, будто собирался вкушать не коллекционный коньяк, а дешёвую грушевую воду.
— Ты не перепутал? — осведомился я с напускной тревогой. — Может, рокируешь сосуды?
— Мы с тобой не за шахматной доской!
— Это точно. Но учти: я через час-другой буду гулять по Сумеречной Зоне как кот — сам по себе. А ты здесь за людей отвечаешь.