— Может, вулкан просыпается? — не сильно веря в собственное объяснение, предположил Карел.
— Может. Но тогда бы все тряслось. А здесь лишь рокочет, и будто голос далекий. Сам послушай.
Карел наклонился и прильнул ухом к нагретому камню. Всякому, кто вырос в горах, известно, что гранит проводит звук лучше, чем воздух. Если что-то происходило в горных недрах, то вполне может быть, столь глубоко, что и беспокоиться не стоило. Хотя эта щука-многоножка… Встречаться с подобным существом, пусть даже и величиной с некрупную собаку, совершенно не хотелось.
Как и обещал Зверолов, из-под земли доносились странные звуки, похожие на мощный человеческий голос. Причем раздавались эти звуки так близко, что Карел невольно попятился. И очень вовремя: изъеденный ходами склон вдруг затрясся, и большущий камень вылетел из стены, подобно пробке из бутылки шампанского. Из темного провала вдруг показался огромный кулак, и до боли знакомый голос рявкнул:
— Следуйте за мной, тут много доброй еды!
— Фрейднур, — ошарашенно прошептал Карел зе Страже.
Мадам Гизелла смотрела на верховного казначея так, будто тот предложил ей съесть лягушку. Причем не зажарить лапки, а изловить и съесть живьем. Напоминание о подарке кардинала-примаса вовсе не доставило удовольствия матери кесаря.
— Ты говоришь, он настаивает, чтобы я пришла к мессе с его, — она замялась, — подношением?
— Я этого не говорю, моя государыня. Кто может требовать чего-либо от такой высокородной дамы, как вы? Я лишь передаю, о чем шла речь на аудиенции у его высокопреосвященства. Кардинал-примас был изрядно огорчен тем, что вы проигнорировали его подарок, тем самым наглядно давая понять, что ни в грош не ставите не только его самого, но и римский престол. А поскольку сейчас решается вопрос о канонизации вашего дражайшего покойного супруга, то ссориться с его святейшеством по таким мелочам, на мой взгляд, было бы крайне неосмотрительно.
— Этого никто не может сказать! — возмутилась Гизелла. — Я добрая христианка и верую в Господа Бога нашего, да наступит царствие Его и расточатся враги его!
Здесь совсем другое: некогда этот человек добивался моей благосклонности и теперь, когда мой дорогой супруг покинул этот мир, он пытается поставить отношения франкской державы с Римом в зависимость от моей благосклонности к нему. Этот дар хоть и кажется совершенно невинным и благочестивым, на деле — вход в западню.
«Это уж точно», — подумал Элигий, но лишь поклонился.
— Надо что-то придумать, чтобы не злить представителя его святейшества и в то же время не потакать мессиру Гвидо.