Вскоре старшим в роде стал Дмитрий Николаевич Гончаров. Он выплачивал наследственные деньги сестрам на содержание. Александре и Екатерине ежегодно по 4500 рублей, а Наталье Николаевне— 1100–1500 рублей. Приданого, выходя замуж за Пушкина, Наталья Николаевна не получила. Ей его только пообещали, но так и не дали.
Наталья Николаевна часто обращалась к Дмитрию Николаевичу с просьбами о деньгах, лошадях, прислуге, о бумаге для мужа. Вот и теперь она писала брату, передавая просьбу мужа прислать для него бумаги, за которую заплатить пока он не мог.
Привезти бумагу было поручено Петру.
Петр остановил свою повозку на Мойке. В этот осенний день весь Петербург был серым. Серая Мойка рябью била в серый гранит. Лица прохожих были серыми, раздраженными, и на душе у Петра лежала глубокая осень.
Он направился во двор, чтобы отыскать черный ход, и остановился, пораженный. Прямо к нему шла Наталья Николаевна. В черной шляпке, в черных перчатках, в просторной накидке. И, несмотря на темные одежды, Петр явственно различил вокруг нее светлое сияние. Оно, это сияние, отделяло ее от всех окружавших предметов. Так, обязательно так он и нарисует ее. Петр заметил уже давно, что предметы от фона всегда отделяются каким-то другим, более светлым тоном.
Наталья Николаевна шла и улыбалась. Она узнала Петра.
Он остановился, чувствуя, что задыхается и бледнеет. Почему-то при встрече с ней сердце его не радовалось, а сжималось болью. Может быть, потому, что он понимал всю невозможность, нелепость своего чувства, даже в какой-то мере преступность его. А может быть, потому, что, привыкнув проникать в чужие души, облегчая страдания словом и взглядом, он научился улавливать душевное неравновесие человека. А Наталья Николаевна вызывала в нем, помимо всего, жалость, жалость щемящую.
— Петруша, — сказала она своим спокойным приглушенным голосом, — ты едешь в Полотняный завод? Тебе говорил Григорий Александрович, что следует привезти для Александра Сергеевича бумагу?
— Да, говорил.
Не в силах глядеть в неспокойные золотисто-карие загадочные глаза, смотрящие куда-то в сторону, видеть так близко около себя продолговатый овал прекрасного лица с ослепительным нежным румянцем, тон которого может дать только природа, а не покупные румяна, не в силах видеть трагический излом левой брови, как бы говорящий о каких-то больших грядущих бедах, Петр опустил глаза.
В ту пору известная всему высшему свету Долли Фикельмон, внучка Кутузова и жена австрийского посланника графа Шарля-Луи Фикельмона, приятельница Пушкина, имела прозвище «Сивиллы Флорентийской», предсказательницы будущего. Если бы прадед мой в то время прочел записи из ее дневника, он поразился бы сходству мыслей ученой графини Долли Фикельмон и его, дворового человека Строгановых, в тех восприятиях, которые вызывала Наталья Николаевна.